Проклятие (Тамплиеры - 5)
Шрифт:
Кажется, унижению не дано было завершиться последней, самой сильной оплеухой - продажей. Все-таки - успокаивал себя бывший комтур - быть рабом Ордена меньшее несчастье, чем принадлежать усатому заносчивому греку.
Зря он так подумал, ибо грек этот, всуе помянутый, тут же оказался перед ним, вместе со своими мясистыми усами.
– Ну ладно, - сказал он, и сердце рыцаря упало.
Горбун радостно засуетился.
– Пятнадцать франков, - объявил грек.
И тут заныл горбун, ибо на табличке над головой Армана Ги значилось, что франков он стоит всех двадцати пяти. Пришлось вынести рыцарю Храма Соломонова и несусветную тошнотворность торга на невольничьем восточном базаре. Торг этот занял не менее часа. Стороны после серии воплей, вознесения двадцати призывов к господу и сорока проклятий неуступчивости партнера, продвигались друг к другу на каких-нибудь четверть су. Когда, наконец, ударили по рукам, и деньги перешли из одного кошеля в другой, Арман Ги, набравшись неожиданной смелости, заявил купцу:
– Купите еще, и вот этого парня, - он мотнул головой в сторону Лако, это мой слуга.
Усач потерял дар своей исковерканной речи. На его практике впервые невольник смел вмешиваться в разговор господ. Горбун-продавец сориентировался первым. Он закричал на Армана Ги, уже не принадлежащего ему.
– Забудь об этом. Теперь ты сам слуга!
Но грек уже очухался. Чем-то ему такой поворот даже понравился.
– А что, - усмехнулся он, - я первый буду иметь раба, у которого будет слуга.
Продавец мгновенно понял свою пользу и бурно поддержал остроумную мысль клиента. Взоры повернулись в сторону уродца Лако. Конечно, ликом он краше не стал за время морского путешествия, но все остальное... Грек с интересом оглядел квадратную мускулистую фигуру, поднял глаза на дощечку с ценой и увидев, что там написано всего - шесть франков, крикнул:
– Беру!
Отсчитывая деньги растерянному горбуну, он поинтересовался:
– Откуда взялся этот парень? Вы только что его сюда привели? Я с самого утра здесь на набережной и не видел его.
Горбун ничего не мог ему ответить.
Кстати, с вопроса на эту тему и начался разговор между господином рабом и его слугой в трюме греческого корабля, направлявшегося бог весть в какие края.
– Почему, Лако, тебя так никто и не купил до самого конца торгов.
Слуга ответил лаконично и немного загадочно.
– Я умею так стоять, что меня никто не купит.
Впрочем, у Армана Ги голова была больше занята размышлениями о своем будущем, поэтому он пропустил мимо ушей эту не вполне ясную фразу, сочтя ее просто косноязычной. Может быть, так оно и было.
Кроме размышлений о будущем, которые, как показывает тысячелетняя практика, особого смысли не имеют, глодало душу и то, что он не может понять смысл действий маркиза де Верни.
Почему он не убил неожиданного визитера, если счел опасным для себя? Почему не убил, если он является тайным сподвижником и поклонником Жака де Молэ? Может быть он пронюхал об истинных намерениях королевского посланца? Но как он мог догадаться, что бывший комтур Байе королевский посланец? Не Филипп же уведомил его об этом.
Какая-то тайна скрывается за странностями в поведении кипрского командора. Но какая? Тайна тамплиерского золота? Нет, Арман Ги энергично помогал головой. Чушь! Жак де Молэ никогда бы не доверил свою казну человеку, которого некогда сажал в подземелье.
Нет, тайну, именно тайну скрывал маркиз, избавляясь от присутствия бывшего комтура. Но все-таки почему он не убил?! Могила, как известно, лучшее хранилище для тайн.
На этот вопрос ответа не было.
Господин попробовал поделиться своими интеллектуальными мучениями со своим рабом, но тот стал зевать уже на третьем повороте мыслительного сюжета.
– Ладно, спи!
– усмехнулся рыцарь.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
АВИНЬОН
На папском престоле, за несколько веков его существования, перебывало много всяких людей. Были папы философы и папы-кретины; папы-сластолюбцы и папы-святые; папы лгуны и папы воплощения благородства; папы-консерваторы и, соответственно, реформаторы; папы-итальянцы и папы не итальянцы; папы-молодые люди и папы-старики, папы здоровые и папы больные. Наконец, были папы римские и папы авиньонские. Одним из которых являлся папа Климент V.
Горбоносый, чернобровый беарнец с пронизывающим взглядом и горделивой осанкой. Внешность его, надо сказать, была обманчива. Ни сластолюбцем о чем, якобы, свидетельствовала форма носа, ни умником, о чем свидетельствовал взгляд, он не являлся. Да и горделивая осанка... На католический престол Бертран де Готон вполз на брюхе, перецеловав предварительно множество властных дланей. Одной из них, может быть самой властной, а значит и самой зацелованной, была рука Филиппа Красивого. Как это часто случается, хуже всего человек относится к тем, кто некогда оказал ему самую большую услугу. И уж просто ненавидит того, кто постоянно ему об этой услуге напоминает, а Филипп напоминал. Когда надо и когда не надо. И не потому, что не донимал, как относится к этим напоминаниям его святейшество, а просто потому, что любил его подразнить. Он знал, что Климент V терпеть его не может, но был уверен, что никогда, ни при каких обстоятельствах не выступит против него.
В общем-то, эта вера имела под собою некоторые основания. Авиньонскому первосвященнику очень трудно было решиться не то, что на открытое неповиновение, но даже на тайные происки против короля Франции. Тому имелись и субъективные и объективные причины. К первым можно было отнести несомненный магнетизм личности Капетинга. Его не отрицал никто, а на некоторых он действовал особенно сильно. Бывший кардинал как раз и относился к таким особенно внушаемым людям. Он совершенно не мог при беседе с Его величеством, с глазу на глаз, отстоять свою точку зрения, почти всегда и почти полностью соглашался с мнением Филиппа, сколь бы диким оно не казалось ему в начале разговора. К причинам объективным, следовало причислить то обстоятельство, что Священная Римская Империя, являясь как бы материальным основанием католической церкви, представляла собой сложнейшее переплетение разного рода династических интересов. Положение французского короля в этой ситуации было особым. Он был объективно наголову сильнее всех монархов Европы, не исключая и самого императора. И становился все сильнее год от года. Поэтому игнорировать его претензии было невозможно без того, чтобы не поставить самого себя в ложное, если не опасное положение.
Удалившись от глаза короля, Климент V постепенно обретал силы для какой-то борьбы с его влиянием. Борьбы, разумеется тайной, посредством тех тонких нитей власти, которые держал в своих сухих желтоватых пальцах. Он не обладал никакими вооруженными силами, но мог определенным образом воздействовать на любое событие в католическом мире. И делал это, стараясь, чтобы до определенного времени его вмешательство оставалось незамеченным.
– Итак, - сказал Климент V, прикасаясь лепестком водяной лилии к горбинке своего носа, - судя по вашему виду у вас есть что мне сообщить.