Проклятие
Шрифт:
Незнакомец развернулся и, не прощаясь, вышел через открытую дверь. Какое-то время с лестницы еще доносились его шаги, потом воцарилась тишина. Гесслер поежился и накинул на плечи теплый шерстяной плащ. Казалось, по кабинету пронесся холодный ветер.
Через некоторое время наместник выдвинул ящик и снова взвесил в руке тяжелый мешочек с монетами.
При этом он почему-то не чувствовал радости.
После визита матери Матис начертил на каменной стене еще пять линий. Каждый день он ждал, что Эрфенштайн выдаст его Гесслеру или мать сообщит ему о смерти
Часы нескончаемо тянулись один за другим. Однообразие прерывалось лишь в те мгновения, когда Ульрих Райхарт или кто-то еще из стражников приносил поесть. Тогда люк в потолке ненадолго открывался и яркий свет падал на бледное лицо Матиса. Иногда Ульрих что-нибудь говорил в утешение, но в основном узник пребывал наедине со своими мыслями.
Чтобы хоть как-то отвлечься, он начал вспоминать запрещенные записи, полученные в свое время от Йокеля. Закрывая глаза, Матис ясно видел перед собой строки и мысленно перечитывал требования крестьян, шепотом повторял тексты, в которых говорилось о лучшем мире. О мире без князей, графов и епископов. Но их всякий раз сменял новый образ и отвлекал Матиса.
Это было лицо Агнес.
Наверное, в тридцатый раз за день юноша достал рисунок, на котором Агнес нарисовала их двоих в лесу. Пергамент уже покрылся пятнами, порвался в некоторых местах, и краски потускнели, но Матис по-прежнему чувствовал едва уловимый аромат, который напоминал ему об Агнес. Она не приходила к нему уже несколько дней. Поначалу он убеждал себя, что так даже лучше, но потом понимал, как ее не хватает. Ну почему она дочь этого упрямого наместника, будь он неладен!..
От злости Матис чуть было не смял листок, но вовремя одумался, аккуратно сложил его и спрятал за пазуху. Затем поднялся и, точно зверь в клетке, принялся мерить шагами камеру. От одной стены к другой, пять шагов туда, пять обратно…
Несколько мышей составили ему при этом компанию. Матис прикормил их хлебом, так что со временем они стали доверчивее. В надежде на корм они с писком бегали под ногами. Одна из них, чуть больше и настырнее остальных, особенно полюбилась Матису. На ее серой шерстке пестрело несколько черных и белых пятнышек. Матис смеха ради окрестил ее Йокелем и время от времени подбрасывал ей особенно большие кусочки. Вот Йокель проскочил у его правого башмака и скрылся в угла камеры, где была навалена куча грязной соломы. Матис присел на колени и попытался выманить его, но зверек не выходил. Должно быть, прятался где-то в соломе.
– Йокель, ты где? Выходи, бесстыдник…
Матис осторожно подобрался к куче и расшвырял ее ногой.
– Попался!
Но Йокель исчез.
Как такое возможно? Уж не раздавил ли он мышь? Матис в растерянности наклонился и тогда заметил в углу дыру. В том самом месте, где стеновая плита соприкасалась с полом. Он с любопытством просунул в нее палец…
…и оцепенел.
Плита была всего в пару сантиметров толщиной, и за ней, судя по всему, открывалось пустое пространство. Матис внимательно простучал стену вокруг мышиной норы. Действительно, плита до высоты бедер оказалась тоньше остальных. Справа и слева ее окружал сплошной камень. До сих пор место оставалось незаметным, потому что его скрывала куча соломы и мусора.
Матис задумчиво наморщил
Проходы, которые вели на свободу.
У Матиса перехватило дыхание. Он оглядел колодец и попытался сориентироваться. Плита находилась у стены, обращенной к внутреннему двору. От него до восточной стены шагов двадцать, не более. Неужели он и вправду отыскал путь к бегству?
Матис внимательнее осмотрел плиту. Высеченная из скальной породы, она, если не считать мышиной норы, ничем не отличалась от остальных камней вокруг. Стыки были замазаны серым раствором. Матис попробовал его соскрести, но тот оказался тверже камня. В самом углу была выбита крошечная, почти истертая надпись:
Albertus faciebat leones explosus esse…
Матис нахмурился. В библиотеке он, конечно, листал книги на латыни и переводил нужные места, но словарный запас его по-прежнему оставался довольно скудным. Быть может, в этих строках увековечил себя какой-нибудь заключенный? Но, что бы ни значила эта надпись, время поджимало. Следовало выяснить, что скрывалось за плитой.
Матис лихорадочно огляделся в поисках импровизированного инструмента, которым удалось бы соскрести раствор. В итоге он схватил плоский осколок кремня и принялся за работу. Времени на это ушло немало, но через час или около того раствор удалось счистить настолько, что между стыками образовалась узкая щель. Матис попробовал надавить на плиту, но та не сдвинулась с места. Тогда он со злостью врезал по ней плечом. Однако плита сидела крепко, словно вросла в пол. Матис вдруг замер.
Вросла в пол?
Парень снова взялся за камешек и поскреб в том месте, где плита смыкалась с полом.
Там не было никакого раствора. Даже крошечной щели.
Потратив впустую еще несколько минут, Матис вынужден был признать, что плита действительно была утоплена в пол. Глубоко или нет, оставалось для него загадкой. Чтобы выяснить это, пришлось бы копать. Вот только чем? У него не было при себе ни ножа, ни ложки. Да если бы и было что-то, сколько времени ушло бы на то, чтобы выломать плиту? Недели? Месяцы? За это время Эрфенштайн десять раз передаст его наместнику Гесслеру или сам что-нибудь придумает на его счет.
Расстроенный до глубины души, Матис забился в угол и закрыл руками грязное лицо. Первоначальная радость от находки сменилась отчаянием. Долго он здесь уже не продержится. Нужно выбираться, пока тьма, теснота и одиночество не свели его с ума! Он не мог ждать ни месяца, ни даже недели. Каждый день превращался в пытку…
Матис еще раз постучал по каменной плите. Теперь она казалась ему гораздо крепче и толще, чем прежде. Тяжеленное, непреодолимое препятствие. Как проломить такую каменную глыбу, если только…