Проклятое призвание
Шрифт:
Литературное творчество Митьки было, скажем так, специфическим продуктом, но в современном мире практически на всякий товар найдется покупатель. Так что и у моего товарища были свои постоянные читатели, с нетерпением ожидавшие новой «проды». Они оставляли длинные комментарии под митькиными текстами, в деталях анализируя результаты пивных посиделок его персонажей.
Внешне Митька представлял из себя высокого (не меньше ста восьмидесяти пяти сантиметров), светлорусого добряка с небольшим, но все же ясно очерчивающимся брюшком под рубашкой. В чертах его лица было что-то прибалтийское. Благодаря
Периодически я пыталась поднять его самооценку, уговаривая завести отношения, для начала хотя бы зарегистрироваться на каком-нибудь сайте знакомств, но безуспешно. Те же романтические истории с его участием, о которых мне было известно, остались во временах едва ли не студенческих.
Жил Митька недалеко, до его дома можно было добраться пешком минут за двадцать. Что я и сделала.
Квартира моего товарища – на первом этаже старого двухэтажного дома, выкрашенного краской песочного цвета. Доставшаяся от бабушки однушка, которую Митька делит с двумя котами. Мебель тоже бабушкина, советская, на стене ковер с геометрическим рисунком, у стены – печка, пригодная к использованию. Во дворе дома сохранились дровяники. В мае и сентябре, когда еще не работает центральное отопление (оно в этом доме тоже было), жители с удовольствием топят печки – известно ведь, как сыро и неприятно в это время в наших краях.
В митькином доме даже нет домофона, он как будто приплыл из прошлого века. Стальная дверь обклеена нелегальной рекламой, которую периодически сдирают. Ветер колеблет бумажные огрызки, будто стремясь очистить гладкую поверхность. В подвале живут кошки – их, судя по всему, не менее десятка. Зато, наверное, и крыс нет…
Симбиоз. Это тоже симбиоз своего рода. Полудикие кошки и люди, от тепла и кормежки которых они зависят. Точно как я и те, кто покупает мои картины. Не могу сказать, что я люблю их. По большей части я о них вообще не думаю. Но то, что рождается из моей головы, что выходит из-под моих рук, людям зачем-то нужно. Не знаю зачем.
Можно сказать, что людям одичавшие коты не нужны. Но для чего они тогда их кормят? Жалость – не аргумент. Значит, есть такая потребность – кормить. Если одинокая бабушка выносит на улицу недоеденную еду и куриные косточки, значит, ей это зачем-то надо.
Никто не делает ничего просто так.
А Митьке зачем коты? От них шерсть и лотком надо заниматься, а Митька ленивый. Да все, наверно, для того же.
Чтобы заботиться.
Чтобы было кого любить.
Конечно, он меня ждал. В колонках, подключенных к ноуту, играла «Ария», на кухне, на сковородке, под крышкой доходила картошка. И пиво тоже ждало – а как же. И сухарики. И меня даже умилила эта предсказуемость, эта никуда не девающаяся постоянность. Когда я заходила год назад, все было так же. И два, и три…
И казалось, что так будет всегда.
– Как я рад, что ты пришла, Нета, – говорит Митька, и по голосу слышно: да, правда рад. – Смотрел репортаж с выставки. Ты превзошла саму себя.
– Да брось ты.
– Нет, серьезно. Если сравнить с институтскими работами,
– Ну, это нормально. Не изменяется только мертвое.
– Ты живая. И это классно. Ты действительно отлично рисуешь.
– Спасибо, Митька. Ты очень добр.
– За что благодарить? Это ведь правда. Ты на курсе была одной из лучших. Трое вас всего и было. Ты, Гришка Беркут да Елисей. И то, что у тебя получается сейчас, это классно. И заслуженно. Я очень за тебя рад.
Я смущенно молчу. Есть у меня такая черта – не умею принимать похвалу. Даже если вроде как хвалят за дело. Не понимаю, как это на это отвечать, что надо говорить, как себя вести.
А еще в голову лезут невольные сравнения с Виком. Вспоминается, как он вел себя на выставке. И после. Зачем я пошла с ним? Для чего?
Никто никогда не делает ничего просто так.
Все живут в своих интересах.
Значит, и мне зачем-то была нужна та встреча…
И он, конечно, не просто хотел услышать мое мнение о последних рисунках…
Тем более что по сути… Вик – эгоцентрик, не меньший, чем я. И чихать ему было на то, что я думаю. В душе я это прекрасно знала.
А вот Митьке действительно было интересно мое мнение. И то, что я делаю. И то, что буду делать. И я сама.
Беда в том, что мне не был интересен он.
Мы продолжаем говорить о выставке, обсуждаем общих знакомых. Их у нас, понятно дело, много. Можно сказать, сплетничаем. Но в этом переборе знакомых имен нет злости. Я в который раз ловлю себя на внутреннем чувстве недоумения от этого странного контраста. Если бы моим собеседником был Вик, тут бы лились потоки саркастических замечаний. Сам воздух стал бы ядовитым от желчи. Но с Митькой ничего такого нет… Если ему кто-то или что-то не нравится, он так и говорит. Не стремясь поиздеваться. Просто говорит то, что думает.
Митька неглупый. Но мысль его не обрамляется почему-то сложной оборкой язвительных кружев. Он добродушен. И люди его интересуют постольку-поскольку. Он может потрепаться со мной об однокашниках, но по большому счету ему на них начхать.
Об искусстве с Митькой поговорить тоже интересно. Он в этом понимает. При этом честно признаваясь, что сам не художник, что поступление в академию было ошибкой…
– Неужели ты ничего не рисуешь? Так вообще бывает?
– Ну… Раз в несколько месяцев… Сны… Или там картинки к текстам… Но мало… Чисто для себя… Я не отношусь к этому серьезно.
– Что ты сейчас пишешь?
– Тебе не понравится.
– Скажи.
– Очередной том детективной саги. «Двуликие тени». Не читай.
– Да. Мне не понравится. Ты прав.
– Ну и ладно. Останешься на ночь?
– Ну, надо думать. Куда я пойду в такое время.
– Ну ты ложись тогда на диване, а я тут, на полу, постелю. Как-нибудь.
Мы устраиваемся, и мне становится жаль его. Жаль, что я пришла. Снова пришла туда, где никогда не останусь.
Я прекрасно вижу, как он на меня смотрит. Мне хорошо знаком этот тоскующий взгляд голодного животного. Но я ничего не могу сделать, чтобы как-то унять митькины страдания. Любая моя попытка помочь ему сделает только хуже. Не надо давать надежду, если не собираешься ее оправдывать.