Проклятый город. Однажды случится ужасное...
Шрифт:
— Не сомневаюсь. Но уже слишком поздно. Ребенок в надежном месте.
Некое подобие улыбки появилось на лице человека без лица. Жослен всегда называл своего сына только «ребенок» или «сын Одри». Это было не ново для Пьера Андреми — он уже имел дело с некоторыми отцами, которые доверяли ему своего «ребенка». Что касается Одри, Антуану вообще не следовало с ней связываться. Разумеется, она дорожила своей репутацией, и Антуан не сразу добился успеха. Но он не спешил. Конечно, ему бы стоило быть осторожнее с документами, касающимися учеников, и уж тем более не отдавать Одри тот класс, где учился Бастиан. Но от Антуана не приходилось ждать благоразумия. Так же как Клеанс была рабыней Пьера вот уже долгие годы, Антуан был рабом своей жены — точнее, ее банковского счета — и своих страстей. Вот почему он не решился под любым благовидным предлогом уволить Одри Мийе, отослать ее как можно дальше от Лавилля и от Бастиана. Просто потому, что по-прежнему хотел с ней спать.
— И где же ТВОЙ сын? — сказал Андреми, получив мимолетное удовольствие от гримасы, которая появилась
— В надежном месте, — повторил Жослен. — С ним Сапфир. Я ее очень ценю — она умеет с ними обращаться.
С «ними»… с детьми. Несколько секунд Пьер Андреми изучал лицо бывшего мужа Одри. Это был его совсем недавний союзник — они встретились, когда Андреми уже осуществлял свою власть из темных, недоступных сфер. Встреча произошла в Париже, а не в Лавилле. Мотивы Жослена Эрсо сперва ускользали от Андреми — он не мог понять, отчего кто-то соглашается служить Лавиллю, не будучи уроженцем этого города. Наконец он понял: ненависть, которую Жослен питал к сыну, не могла сравниться с той, которую он испытывал к своей бывшей жене. Все средства годились для того, чтобы сокрушить Одри, — даже если для этого нужно было уничтожить и сам объект ее наиболее сильной привязанности, источник их общих бед… А какое место подходило для этого лучше, чем Лавилль-Сен-Жур? Здесь, с большей вероятностью чем где бы то ни было, все становилось возможным. Вдали от посторонних глаз.
— Все в порядке, — добавил Жослен. — Но я хотел бы тебя попросить по возможности ускорить события…
Пьер Андреми оставил эти слова без ответа. Есть вещи, которые может понять только местный уроженец. И кроме того, его собственный жизненный путь оставался уникальным в истории этого бургундского городка — хотя слабый луч здравого смысла, иногда пробивавшийся сквозь его манию величия, шептал ему, что, в сущности, история каждого, кто когда-либо здесь правил, уникальна. Но все же он был особенным: в отличие от других, он никогда не верил. Его мать — о да! Матильда Андреми была истинно верующей и верной союзницей Талько — по крайней мере, до поры до времени. Она верила в силы Зла, в особое предназначение Лавилль-Сен-Жур — стать оплотом тайных сил, служащих ЕМУ. И она надеялась когда-нибудь передать священный факел этой веры, горевший на протяжении многих веков, — до тех пор, пока рационализм и наука не ослабили духовного сознания мира, — тому, в чьи руки перейдет власть над городом, — своему сыну. В результате Пьер пережил вместе с ней все самое немыслимое, пройдя дорогой тьмы… Но он не проникся верой — он лишь испытывал безумное, опьяняющее наслаждение. Обуревающая его жажда была неугасимой и неуправляемой. Она привела его из узких улочек Лавилля на широкие многолюдные улицы Парижа, из подземных катакомб городского парка — на парижские бульвары и в детские сады, где он высматривал своих будущих жертв… Потом он был схвачен. И, вопреки всем ожиданиям, признан невиновным. После этого его демоны — или демоны его матери — окончательно взяли над ним верх. Затем последовало самосожжение. Через это нужно было пройти — потому что, если не совершить над собой обряд очищения, память о прошлом рано или поздно тебя настигнет, власть родителей захватит и подчинит, а в конечном итоге — приговорит. В Лавилль-Сен-Жур этот обряд совершали над собой, как самураи делают сэппуку. Пьер самым естественным образом последовал по пути своих предков.
И вот после этого все перевернулось. Он не надеялся остаться в живых — его самосожжение было вовсе не постановочной мизансценой. Однако он выжил. Как и почему? Пьер Андреми знал ответ: просто его мать была права, вот и все. В мире существовали силы, стоящие неизмеримо выше его жалких наслаждений. Эти силы избрали его — из множества других. Он стал истинным сыном Лавилль-Сен-Жур. Его наследником…
Выздоровление было долгим и причиняло невероятные физические страдания, но он вытерпел эту пытку со стоицизмом мученика. Конечно, помогло и то, что он — как и его мать, и семья Талько, и многие другие — принадлежал к могущественной организации, чья власть не знала границ и простиралась через моря и континенты. В ее распоряжении были лучшие врачи, взявшие на себя заботу о нем. Его перевезли в швейцарскую клинику и поместили в специально оборудованную палату, стерильную, словно операционная, в которой он провел долгие месяцы. За этим последовали всевозможные восстановительные процедуры, тайные переезды, новые документы… В этот период он оценил истинные масштабы и возможности сообщества, к которому принадлежал, сам не зная о том, и в первую очередь — его финансовое могущество… но вместе с тем он чувствовал себя осиротевшим: утрата связей с матерью, с семьей Талько, с Лавиллем оказалась для него губительна. И вот тогда Пьер уверовал. В себя. В них. И в НЕГО. Он вернулся в Лавилль-Сен-Жур, чтобы принять свою судьбу, начертанную для него матерью. Однажды случится ужасное…Эту фразу мать повторяла ему с детства, словно колыбельную, но Пьер не понимал ее до того дня, когда, вернувшись в Лавилль, снова оказался среди своих. Однажды ты займешь место, которое тебе уготовано… Там, на вершине Лавилль-Сен-Жур и, в каком-то смысле, на вершине всего мира.Тогда он этого не понимал, но позже смысл этих слов стал ему ясен. Поэтому он вернулся, чтобы собрать вокруг себя былых союзников.
План
Затем последовал «казус Одри» — дурацкое рвение этой несчастной училки, одержимой мессианским стремлением спасти своего ученика… Потом еще скейтер, которого он увидел ночью в парке…
Наконец, выбрать Талькотьер в качестве штаб-квартиры оказалось не самым разумным решением — хотя кто мог бы вообразить, что Бертеги явится с расспросами к Клеанс Рошфор? И тем более — что назовет его имя как одного из подозреваемых? А ведь Талькотьер был таким подходящим местом: мало того что он обладал совершенно особой атмосферой, но к тому же создавал благоприятную обстановку для приговоренного к полной изоляции человека, каким стал Пьер Андреми: к виду его лица невозможно было привыкнуть. О, конечно, у него были маски. Такая идея пришла ему в голову, когда он смотрел какой-то заурядный гангстерский фильм в период выздоровления: перед ограблением два преступника натянули на головы чулки, благодаря чему черты лица у обоих как бы стерлись. Импровизированные маски обтягивали носы и рты, и это придавало лицам гротескное выражение. Но если прорезать отверстия для носа — а нос Пьера отныне представлял собой лишь полуразрушенный хрящ и два отверстия под ним — и рта, тогда тонкая, как паутина, сетка может, особенно под шляпой или бейсболкой и в темноте, сойти за настоящую кожу и немного заглушить запах ошпаренного куска мяса, который теперь заменял ему лицо. Однако если этот трюк мог сработать на вечерних улицах больших городов, он вряд ли мог бы помочь в городке с тридцатью тысячами жителей, где достаточно было надеть оранжевый пуловер, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание.
Итак, Талькотьер был ошибкой… Но не важно: как многие фанатики веры, Пьер был убежден, что стоит выше других и что его путь вымощен испытаниями, которые ему посылает бородач, сидящий на небесах. Одним из таких испытаний был бессознательный страх поражения…
Но ОНне оставлял своего избранника и помогал ему. Например, оказалось, что тот мальчишка, о котором говорил садовник Бернар, учится в одном классе с Бастианом. Неслыханная удача! Особенно когда выяснилось, что это сын Флорианы, его давней помощницы; правда, та сейчас не отвечала на его звонки, как и чета Камерлен… Ирония судьбы: их дети заняли их места в Showder Society. Он предвидел, что так и произойдет, когда они отвернулись от него, предпочтя комфорт и благополучие буржуазного существования новым завоеваниям его могущественной армии, и даже не захотели встретиться с ним по его возвращении… Итак, дети, объединенные своими общими трудностями взросления… Дети, которых так легко заманить в ловушку.
И этот особенный туман прошлой ночью… Пьер, выросший в Лавилле, знал, что такой туман всегда предвещает какие-то важные события. Он еще накануне заметил невероятную густоту и плотность мутно-белых клубов. В такие дни горожане запираются у себя в домах и предпочитают не выходить — словно перед бурей… В такие дни все становится возможным. Вот почему вчера вечером, глядя, как над городом клубится туман, он понял, что настало время навестить священника и заставить его назвать имена тех, кто тайно противостоит Пьеру Андреми и ЕМУ… И вот почему он решил «ускорить события», как его и просил Жослен, — сегодня утром Бертеги нанес визит Клеанс Рошфор и назвал его имя, что было явным сигналом: действовать нужно быстрее. Что касается священника, после нескольких часов сопротивления он все же назвал одно-единственное имя — Сюзи Блэр, но на данный момент женщина оказалась недосягаемой. Да, действовать нужно сейчас или никогда. Ибо так приказывал туман. Туман был союзником и помощником — нужно было лишь правильно расшифровывать подаваемые им знаки.
Однако Пьер Андреми не счел нужным объяснять все это Жослену — тот не принадлежал этому городу и никогда не узнает, как он действует, какие знаки посылает…
Вместо этого он сказал, собираясь отделаться от докучливого гостя:
— Через месяц с небольшим будет зимнее солнцестояние…
— Я знаю.
— У тебя и ТВОЕГО сына появится возможность доказать свою приверженность этому городу.
Жослен Эрсо лишь коротко кивнул, сказав:
— Я буду готов.
Глава 71
Николя сел в машину и захлопнул дверь.
— Это их дом, — сказал он.
Одри села рядом с ним на пассажирское сиденье.
— Чей?
— Дом, где живет твой ученик, принадлежал семье Андреми. Пьер здесь вырос. Он жил здесь с матерью и сестрой. Я помню качели, на которых его сестра любила сидеть целыми часами.
Одри взглянула на красивый дом в буржуазном стиле и вздрогнула. Уже стемнело, но окна оставались темными — даже слабый свет не пробивался сквозь туман. Где Каролина Моро? Снова ушла к себе в мастерскую, о которой говорил Бастиан? В глубине сада, недалеко от тех самых качелей?..