Проклятый город
Шрифт:
— Ну что, решил? — обратилась к нему Рита, передавая отвязанные от скутера мины. — Подумай о детях и внуках, брат. Если они у тебя будут, им предстоит жить на тонущей Земле.
— Я рад, что повидался с тобой. Не собираются твои родичи перебираться в теплые края? Например, на Большой Барьерный?
— Ты же знаешь, о терморегуляции наших организмов метазоологи позаботились едва ли не в первую очередь. А из Балтийского в Коралловое море — путь не близкий. Два океана переплыть — это тебе не кот начхал. Да и зачем? Здесь мы родились, здесь и умрем к тому времени, когда Питер разделит участь Венеции и Александрии.
Поднимаясь к черной туше «Бриза», словно врезанной в мутно-светящееся старое зеркало, Юрий Афанасьевич хотел возразить
Последняя мина плотно присосалась к обросшему морскими желудями днищу, когда Радов услышал в наушниках мерный рокот спущенных с «Бриза» скутеров. Связанный с гидрофоном сонар выявил наличие трех подводников и, не пытаясь разглядеть их в отбрасываемой судном тени, Юрий Афанасьевич устремился на глубину, к поджидавшей его Рите.
— Пора рвать когти. Они-таки засекли меня.
— Этого следовало ожидать. Ты копался со своими минами как беременная черепаха, и автоматическая служба слежения…
— Зови своего випа, через десять минут мои пласт-малышки сделают большой «Бум!», — прервал Радов сестру и повернул рычаг консервирования монгольфьера. Серебристое облако пузырьков рванулась к поверхности, скутер завибрировал, двигатель наращивал обороты, работая на холостом ходу.
— Не боишься погони? Хочешь, я натравлю на них Долли? — предложила Рита, вцепляясь в упряжь громадной акулоподобной твари, явившейся на ее зов из непроницаемо-темных глубин.
— Сейчас этим ребятам станет не до нас. Ну, разбегаемся? Будь здорова, сестра. Не поминай лихом!
— Будь здоров. Да, вот еще что! Давно хотела сказать, но все случай не выдавался. Быть может, тебе будет интересно узнать, что у тебя есть три племянника. И младшего я назвала в честь тебя — Юрием.
Повинуясь неслышимому Радовым приказу, вип вильнул серпообразным хвостом и ринулся прочь от «Бриза».
— Спасибо, Рита. Береги себя, — сказал Юрий Афанасьевич, посылая скутер в противоположном направлении. Теперь, когда с делами было покончено, ему оставалось выскочить через Северные ворота Дамбы в залив и отыскать там нанятый Стивеном Вайдегреном «Happy day». [28]
28
«Счастливый день» (англ.).
Выйдя из спальни, Виталий Иванович Решетников так долго мыл руки в ванной, что Снегин успел выпить рюмку водки, выкурить сигарету и налить врачу чашку кофе, до которого тот был большим охотником. Кофе стыло, Игорь Дмитриевич хмурился, глядя на сиявший в лучах полуденного солнца шпиль часовни Крестовоздвиженской церкви, а врач все не шел и не шел.
Наконец он появился на кухне, потянул огромным орлиным носом и командирским тоном велел:
— Отставить кофе! Задвинем по стопарю, дабы вывести из крови радионуклеиды, грусть-печаль и прочие ОВ! Не жмоться, Гарик, давай посуду поглубже и закусь потолще, гостья твоя скоро завтракать выйдет.
— А как же ваше сердце? — спросил Снегин, наливая Виталию Ивановичу стопку водки и зависая с универсальным ножом над консервными банками, купленными этой ночью.
— Стучит, проклятое. Мне уж давно в райских кушах прогулы ставят, жены с дочерью заждались, а оно всё стучит и стучит. — Он залпом выпил водку. С трудом умастил грузное тело на табурете, отломил корочку от буханки хлеба, понюхал и из правого глаза его выкатилась одинокая слеза. — Стучит и стучит, чтоб ему пусто было…
Виталию Ивановичу близилось к семидесяти. Лет тридцать назад он проводил в последний путь дочь, с рождения страдавшую пороком сердца, потом жену, за полгода, прошедших после смерти дочери, превратившуюся из цветущей женщины в дряхлую, немощную старуху. Лет через десять схоронил вторую жену и теперь доживал свой век один-одинешенек, как дуб из любимой им песни «Среди долины ровныя…». [29]
— Наливай, Гарик, еще по стопарю и не помышляй о том, что я клиентке твоей блок памяти поставлю. Баба она здоровая, сама оклемается. — Виталий Иванович достал из кармана рубашки большой клетчатый платок, вытер слезу и трубно высморкался. — Попереживает маленько, однако ж помучиться малость предпочтительнее, чем в кретинку превратиться. Она, видать, и так не шибко умна, коль с тобой связалась, и усугублять это ни в коем разе не следует.
29
Считается народной; стихотворение А. Ф. Мерзлякова, 1810 г.
— Налить-то недолго, — сказал Игорь Дмитриевич, пропуская наезды старого врача мимо ушей и открывая вслед за шпротами банку со спаржей. — А как вы потом за руль сядете?
— А я и не сяду. Останусь у тебя погостить, если не прогонишь старика.
— Отлично, я как раз хотел вас об этом просить! — обрадовался Снегин, действительно собиравшийся просить Виталия Ивановича провести у него грядущую ночь.
— Не думай только, что это я из-за американки твоей остаться хочу. Присмотр мой ей нынче без надобности, — переходя на английский, сказал врач, из чего Снегин заключил, что Эвелина юркнула за его спиной в ванную комнату. — Сон, еда, развлечения — вот все, в чем она нуждается. Пилюли я там на столике кое-какие оставил, но это так, ежели беспричинное беспокойство одолевать начнет. Твое здоровье!
— Cheers! — откликнулся Снегин, поднимая стопку, и, возвращаясь к беседе, начатой в ожидании, когда Эвелина проснется, добавил: — Раз никаких противопоказаний нет, то сегодня же вечером мы и уедем. А вас я попрошу остаться тут до утра. И пожертвовать мне свою замечательную куртку. Иначе incertum est, quam longa nostrum cujusque vita est. [30]
— Бери, дерьма не жалко! — величественно махнул рукой Виталий Иванович. — Преступность, равно как и число несчастных случаев, растет с каждым годом, и я бы на твоем месте тоже бежал отсюда сломя голову. А виноваты во всем, ежели ты хочешь знать, геопатогенные зоны. Видел ты эти проклятые карты тектонических разломов, проходящих под городом? Заходи, красавица, присаживайся к столу! — позвал он появившуюся в коридоре Эвелину. — Послушай, о чем мы тут судачим, заодно и пару гамбургеров скушай, нельзя же одними пилюлями питаться.
30
Неизвестно, сколь долгой будет жизнь каждого из нас (лат.).