Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов)
Шрифт:
Надин была не одна. Рядом с нею перед венецианским зеркалом, у столика, заставленного золотыми и хрустальными ароматницами, сидела княгиня Констанция.
– Не понимаю, что ты нашла в этом великане… – говорила она. – Он не затолкал тебя в вальсе своими копытами? Он ложится грудью на стол, когда ест, отвечает невпопад, а потом вдруг говорит колкость. Я бы, честно говоря, предпочла его адъютанта…
– Что ты, наверно, уже и сделала, хитрая бестия! – пробормотал Ермолов, отстраняясь от окна.
– Нет, ты не права, – своим мелодичным голоском отвечала Надин, – он очень хороший… Сильный и добрый…
– Надеюсь,
– Увы, Констанция, я не умею лгать… Я объяснила Алексею Петровичу, что не имею доходов, что я бесприданница…
Ермолов тихо спустился на землю. «Сколько жить в безженстве!» – повторял он себе. Он чувствовал, как радость наполняет его душу, как все естество его обнимает весна.
Так протекло несколько счастливых дней. Вскоре пришло повеление от Аракчеева срочно отправиться к границе герцогства Варшавского для пресечения смуты. Алексей Петрович отложил решительное объяснение.
В изнурительных переходах, бивачных ночевках он думал о Надин, о возможности будущего счастья. Но мысль, что его бедность помешает их благополучию, все чаще навещала и грызла его. «Ведь я гол, как бубен, я – бубен бубном… – повторял Алексей Петрович. – Мне за тридцать… А она – юный, нежный цветок… Могу ли я лишать ее будущего?..» Он готовил себя к нелегкому объяснению, но уже предвидел, что вряд ли решится на брак. Были у него и прежде встречи, знакомства, но всегда он расставался потом бескручинно.
Теперь иное дело…
5
Житомирский губернатор давал бал, на который были приглашены не только знатные местные жители, но и шляхта из дальних городков и местечек. Пары шли в котильоне, когда появился Ермолов в сопровождении группы офицеров. Предоставив молодежи свободу развлечений, он медленно шел вдоль залы, ища среди танцующих ту, которая занимала его воображение и имела к нему равную привязанность.
Надин танцевала с кукольно-красивым шляхтичем и, завидя Ермолова, поспешила найти повод, чтобу оставить своего кавалера.
– Надин… Как ты хороша… – прошептал генерал, мучаясь мыслью, что страшно пойти на решительное объяснение. «В первый раз в жизни пришла мне мысль о женитьбе, о союзе счастливом и прочном. Дом, очаг, семья – как славно! Да, очаг, но какой? Ни у меня, ни у нее нет состояния, а я не в тех уже летах, когда столь удобно верить, что пищу можно заменять нежностями!..»
Тем временем собравшаяся в боковой зале у накрытых столов шляхта крутила усы за медом и горевала о трудной судьбе польской матки-отчизны. Громче остальных ораторствовал тучный старик с серебряными подусниками – почетный попечитель кременецкой гимназии граф Чапский. Ермолов уже не раз слышал, что он держал у себя в Кременце и других местах непозволительные речи, порицая Россию и ее государя, однако сам пока что не искал повода для внушения.
Но вот Чапский отделился от толпы и с поклоном подошел к генералу:
– Хочу поблагодарить ясновельможного пана за доброе участие в судьбе многих несчастных моих соплеменников…
Ермолов выждал мгновение, пока их окружили прочие дворяне, и грозно сказал:
– Благодарю вас, граф, за ваше доброе обо мне мнение. Вы, по-видимому, убеждены, что я не хочу воспользоваться предоставленным мне правом – наказывать. Но я обязан предупредить вас, что впредь малейшее неосторожное слово ваше будет иметь самые печальные для вас последствия!
Давая понять, что разговор окончен, Ермолов повернулся и пошел, раздвигая танцующих, навстречу Надин, которая уже торопилась к нему.
Она подала ему руку, и они медленно вышли на балкон, в южную украинскую ночь.
– Надин, – тихо сказал Ермолов, понимая, что все должно решиться сейчас, и решиться бесповоротно. – Вы знаете, как я отношусь к вам, знаете о моих чувствах…
Она доверчиво прислонила завитую головку к его огромному плечу, ожидая признания. Ермолов заговорил громче, тверже:
– Но что у нас впереди? Я солдат, моя единственная господствующая страсть – служба, а жизнь беспокойна и подвержена непрерывным опасностям. Вам будет лучше расстаться со мною. Вы юны, хороши и встретите человека, который будет моложе и богаче меня и по роду своих занятий обеспечит вам покой и счастье…
Он замолчал. Молчала и Надин. Но вот она закрыла лицо руками и бросилась через залу.
«Надо было превозмочь любовь, – вспоминал Ермолов позднее. – Не без труда, но я успел…»
6
Шло время, гремели малые войны, а боевой генерал Ермолов по-прежнему оставался не у дел, с резервом Молдавской армии.
В начале 1808 года театром сражений сделалась шведская часть Финляндии, которая была занята русскими, а на юге продолжалась упорная война с Турцией. Ермолов томился в бездействии в Киеве, просил о переводе его в Молдавию. Он был нужен, о нем вспоминали боевые соратники, его знали и ценили.
Генерал-лейтенант А.А.Суворов за три месяца до своей случайной и нелепой гибели в водах Рымны сообщал из Бухареста о своих разговорах с Кутузовым о нем: «Он цену тебе знает в полной мере…» Отважный генерал-майор Кульнев писал Ермолову в мае 1811 года: «Ни время, ни отсутствие Ваше не могло истребить из памяти моей любви и того почтения, кое привлекли Вы себе от всей армии, что не лестно Вам говорю, и всегда об Вас вспоминал, для чего Вас не было в шведскую и последнюю кампанию, турецкую войну. Человеку с Вашими способностями не мешало знать образ той и другой войны, и, я полагаю, преградою сей мешала Вам какая ни есть придворная чумичка».
Между тем инспектор всей артиллерии Петр Иванович Меллер-ЗакомеЛьский обратился к Ермолову с лестным предложением о назначении его командиром гвардейской артиллерийской бригады. Тот страшился парадной службы, не имея к ней склонности, и вежливо отказал. Тем не менее сам император Александр Павлович через нового военного министра Барклая-де-Толли выразил настоятельное желание видеть Ермолова в гвардии. 10 мая 1811 года Ермолов получил гвардейскую артиллерийскую бригаду, а затем под его начало вошли также вновь сформированный Литовский и Измайловский гвардейские пехотные полки. Однако из-за тяжелого перелома руки он смог прибыть в Петербург лишь в октябре 1811 года. По указанию императора военный губернатор каждые две недели обязан был уведомлять его о состоянии здоровья Ермолова. Тот простодушно изумлялся: «Удивлен я был сим вниманием и стал сберегать руку, принадлежащую гвардии. До того менее я заботился об армейской голове моей…»