Прокурор для Лютого
Шрифт:
Тихо выругавшись, Заводной поспешил внутрь строения.
Ангар выглядел огромным. Тут могло бы поместиться, как минимум, штук десять танков. Но теперь он был почти пуст. Скупое электрическое освещение выхватывало из темноты строительный мусор, черные масляные пятна на цементном полу, несколько ржавых железяк у двери.
Посередине стоял стол — обыкновенный, канцелярский, двухтумбовый, наверняка вынесенный из бывшего кабинета какого-нибудь командира. А за столом сидел высокий мужчина — шрам через все лицо, тяжелая челюсть, цепкий взгляд. Позади мужчины возвышалось несколько качков с лицами убийц — высокие шнурованные ботинки и серо-зеленый камуфляж делали их обладателей похожими на наемников из «горячих точек».
В эту минуту, если бы тут, в ангаре стоял танк Т-90 с заряженным орудием, направленным в лицо Заводного, он обрадовался бы больше.
— Мир твоему дому, — миролюбиво произнес человек со шрамом первым.
— Здравствуй, Макинтош, — тот, кого Заводной назвал Макинтошем, кивнул безмолвному камуфлированному охраннику — тот мгновенно принес гостю стул. Усевшись, Заводной заложил ногу за ногу и, чтобы скрыть выдающее его замешательство волнение, закурил. — Только почему ты в наш дом без приглашения? Где мои люди?
— А мы уже давно добазарились насчет приглашения, — спокойно напомнил Макинтош. — Да ты все оттягивал, оттягивал… Пришлось вот без приглашения, извини уж. А твои люди — рядом, отдыхают в подсобке. Я даже распорядился, чтобы им браслеты не надевали.
Сигарета слабо тлела в нервных тонких пальцах Заводного — он даже забыл о ней.
— Ну, — снисходительно улыбнулся Макинтош. — Что скажешь?
— А что ты хочешь услышать? — Заводной начал медленно приходить в себя.
Дальнейшая беседа была предельно лаконичной — точнее, не беседа, а монолог. Говорил, естественно, Макинтош.
Он, выполняя волю пахана, смотрящего Польши из Москвы, давно следит за успехами Заводного. Он знает, что тайный заводик-лаборатория тут, в Польше, под маленьким поселком Малкиня, успешно гонит очень дешевый синтетический наркотик, уже известный как «русский оргазм». Себестоимость его предельно низкая, окупаемость измеряется в тысячах процентов. Наркотик медленно, но верно завоевывает рынки сбыта, прежде всего необъятные просторы России и других постсоветских республик: это совершенно естественно, потому что порция стоит чуть больше бутылки водки. Но вот доходы скрывать нехорошо: надо уважить воровскую идею, надо отстегнуть на «общак». В Москве трастовые компании платят до девяноста процентов с прибыли, коммерческие банки — до пятидесяти, бизнесмены — до двадцати пяти. Он, Макинтош, пока что хочет по-божески: всего лишь двадцать процентов.
— …что составляет, — в руках Макинтоша появился калькулятор. — Что составляет…
Терпеливо выслушав оппонента, Заводной, стараясь не смотреть на калькулятор, стал выдвигать свои доводы.
Да, «русский оргазм» — это хорошо. Это выгодно. Это принципиально новый наркотик: цепляет куда сильней анаши, крэка, кокаина или «джефа», столь любимого русскими пэтэушниками. Очень возможно, что вскоре «русский оргазм» действительно вытеснит в России традиционный национальный наркотик — водку. Доходы на самом деле могут быть фантастическими — но потом, чуть позже, потому что наркотик еще не завоевал рынка сбыта. Надо бы чуть обождать, дать возможность раскрутиться…
Макинтош деловито защелкал кнопками калькулятора.
— Мы с тобой уже базарили об этом… Когда ты все это затеял, я предложил, ты согласился. Ты сказал, я слышал — чо, не так?.. И пахан тоже…
— Так что же твой Коттон, такой правильный вор, «нэпманский», а с наркотой связался? Ведь таким, как он, по ихним «понятиям» нельзя с иглы греться! — неожиданно для себя выпалил Заводной и тут же осекся, потому что после его слов из-за спины Макинтоша, из темноты, донесся скрипучий, но очень уверенный старческий голос:
— А вот это уже не твое дело, Заводной…
Из чернильного чрева огромного ангара плавно и неотвратимо, как в замедленной киносъемке, выплыло морщинистое стариковское лицо. Сперва наркоделец увидел одни только глаза — страшные, всепроникающие, придавливающие, как каменная глыба. Затем в полосе света показались татуированные руки. Спустя минуту старик уже стоял в узкой, резкой полосе света, рядом со столом.
— Коттон?.. — невольно вырвалось у Заводного.
— Коттон, Коттон, — спокойно ответил старик, щурясь против света. — Что — шибко грамотный, в «понятия» въезжать стал? Ты же никогда рамс от косяка не отличал, даже на хате ИВС не сидел… А законного вора хочешь жизни научить, — голос говорившего звучал сдержанно, даже немного доброжелательно, но Заводной все равно почувствовал себя на удивление неуютно.
— Прости, если что не так… — заюлил он, явно не ожидая встретить тут, в заброшенном ангаре, уважаемого вора в законе.
— Бог простит, — равнодушно ответил тот. — Бог или народный судья. А если хочешь понять, почему я с этим связался… — старик прикусил губу, на мгновение задумался. — Что ж, мы вроде как компаньоны, потому разотру. — Он помолчал, а потом задумчиво, с расстановкой продолжил: — Жизнь теперь резко изменилась, и не тебе об этом судить… Теперь трудно сказать, где косяк [1] , а где нет. Кому-то нравится качать наркоту — пусть качают. Это же не с «сейфа мохнатого» жить — не баб на Запад продавать… Не мы ее качаем, а вы. Вы и так будете ее качать, и будете грести лавье. Так что — мимо нас? Иногда цель оправдывает средства, а теперь все чаше и чаще…
1
Косяк (жарг.) — поступок, порочащий честного человека.
Несомненно, старый вор имел явную склонность к «диалектическому» мышлению.
— Но ведь все равно… — бормотал Заводной. — Твое дело, конечно… Но ведь наркота и есть наркота… Барыжничество…
Коттон словно бы не расслышал этой реплики:
— Так барыжничаете вы, а не мы. Главное — с этих огромных прибылей двадцать процентов, как и положено, должны сливаться в общак, — веско резюмировал он. — Вот я-то и контролирую ситуацию… Я — третейский судья, смотрящий, я слежу, чтобы все было правильно, путем… И ничего с этого не имею… Все доходы — только в общак. И сам с общака греюсь…
Теперь Заводной побледнел больше обычного: даже тут, в полутьме, его лицо выглядело словно восковое. Да, деньги на общак придется дать — это было для него совершенно очевидным.
Однако даже тут, в присутствии смотрящего, он попытался съехать с темы:
— А что до контроля? Вон, польский спецназ — наш, по московским меркам и недорого… — говоривший кратко обрисовал недавнее происшествие на шоссе. — Зато круче любой московской бригады!..
Вор взглянул на него с ухмылкой явного превосходства — как, наверное, несколько лет назад, когда был паханом в колымском лагере, смотрел на заехавших туда «бывших спортсменов, а ныне рэкетсменов», возомнивших себя суперменами, а потому пытавшихся тянуть на блатных мазу. Наконец, подумав, снизошел до объяснения: