Прокурор по вызову
Шрифт:
– Не было у меня никаких сообщников. Я все делала сама…
– Сами рисовали, сами продавали?! – ухмыльнулась Пирогова. – Неужели вы думаете, мы в это верим? Приехала такая себе талантливая во всех отношениях девочка из далекого Свердловска, ни родственников, ни знакомых, ни связей в Москве, и вдруг на пустом месте обросла знакомствами, клиентурой… Вы сами-то верите, что такое возможно?
– Сообщников у меня не было, – упрямо повторила Инара.
– Ладно, облегчу ваши моральные страдания. О Яшине Георгии Константиновиче мы давно все знаем. Ваш Георгий вот
Значит, помощи ждать неоткуда. Георгий на адвокатов тратиться не будет – рискует сам попасть в немилость и загреметь на лесоповал. Замятин, конечно, тоже рисковать не станет – у него перспективы, ему мараться нельзя.
Почему– то вдруг вспомнилось, что брат Мурада Владлен где-то в Москве и, кажется, неплохо устроился. Он бы, наверное, мог постараться для «невесты» брата. Только как и где его искать, и вообще, глупости это все.
Полоса удач кончилась. Но ведь по большому счету сразу было понятно, что она не может длиться вечно. В конце концов, в колонии тоже можно стенгазеты рисовать, транспаранты писать типа «На свободу с чистой совестью».
На целых десять дней Инару оставили в покое. Что ж, значит, оформляют последние бумажки, потом ознакомление с материалами дела, и еще неизвестно, сколько ждать суда. Соседки по камере говорят, что можно месяц проторчать в СИЗО, а можно и полгода.
Ознакомление с делом состоялось утром в понедельник. Инара еще подумала, что с понедельника обычно начинают новую жизнь.
А Пирогова внешне вдруг радикально преобразилась – накрасилась, сменила селедочного цвета и покроя костюм на вполне человеческого вида платье, которое, правда, сидело на ней отвратительно. Но самое главное, как бы невзначай, сознательно демонстрировала свеженькое обручальное колечко.
Кому могло прийти в голову жениться на такой уродине, удивлялась про себя Инара.
– Вот что, Инара. – Пирогова вместе со стулом перебралась поближе к Инаре и продолжила чуть ли не задушевным тоном: – Ничего личного между нами не было. Я делала свою работу, по мере сил стараясь относиться к вам справедливо и объективно. Так что держать зла на меня не стоит…
Оказывается, перемены затронули не только внешний облик Елены Владимировны, но и внутренний ее мир. Неужели замужество на нее так повлияло, удивлялась Инара, кончилось женоненавистничество?
– Сегодня мы с вами беседуем, я надеюсь, в последний раз. Вам очень крупно повезло. Курт Гроссмайер изменил свои показания, долго оправдывался перед моим начальством и извинялся за причинение вам вреда. Мне содержание этой беседы не известно, но известен результат. Есть распоряжение отпустить вас на все четыре стороны и прекратить уголовное дело против вас. Но предварительно провести беседу с вами, сказали, просто необходимо.
А как же результаты искусствоведческой экспертизы?!
Инара все еще не верила своим ушам.
Так не бывает!
Как же валюта, найденная у нее дома, недописанные иконы и записная книжка с фамилиями иностранных туристов? Это тоже все забыто и прощено? Может, и валюту вернут?
– О чем я должна с вами поговорить, думаю, вы догадываетесь, – тем же задушевным полуироническим тоном продолжала Пирогова. – Если вы не смените род деятельности и у вас снова возникнут конфликты с иностранцами, так легко вы уже не отделаетесь. Так что советую вам подумать и найти себе достойное занятие. В конце концов, талантливые художники стране нужны. Вот, собственно, и все.
– И вы меня даже не станете вербовать?! – Инара была просто в шоке – все происходящее находилось за рамками ее понимания.
– Зачем? – осклабилась Пирогова. – Мы же только что договорились, что к иностранцам вы ни ногой. А во всех прочих отраслях хозяйства трудятся нормальные советские честные люди, и шпионить там не за кем. Вот постановление об освобождении вас из-под стражи. Ознакомьтесь и распишитесь.
Содержание документа так и не дошло до сознания Инары. Первое, что она увидела, – подпись внизу документа: «Пирогова-Замятина».
Инара долго смотрела на эту подпись, соображая, сколько в Москве Замятиных? Десятки, сотни, тысячи? Или это все же тот самый единственный и неповторимый Вова?
Целый день Инара бродила по квартире как лунатик. Перекладывала с места на место разбросанные при обыске вещи. Раз пять ходила в душ, пытаясь смыть с себя запах камеры, но он, похоже, засел в голове, а оттуда смыть его было трудно.
Вечером пришел Замятин, с остервенением отодрал от двери сургучную печать – Инара о ней забыла, шнурок разрезала, а печать так и осталась висеть.
– Как ты? – Обнял, прижал к мокрому плащу, на улице, наверное, дождь.
– Нормально.
Инара отстранилась, взглянула на его правую руку. На ней сверкало обручальное кольцо.
– Да. – Замятин уныло вздохнул. – Пришлось жениться. Давай чайку попьем?
Инара поставила чайник. Замятин достал из сумки колбасу и хлеб:
– Вот привыкаю к семейной жизни, в магазин ходил… Ничего, еще раз схожу. – Взялся мастерить бутерброды.
– Значит, самопожертвование? – спросила Инара.
– А что мне оставалось? – пожал плечами. – Не мог же я тебя бросить после всего, что у нас было? Ты бы не вынесла ужасов колонии. Не мог я этого допустить. А она сразу прямо мне заявила: вначале свадьба, а уже потом просьбы.
Инара уселась, глядя в окно, действительно дождь.
– И какой ответной жертвы ты ждешь от меня?
– Перестань. – Сел рядом, взял за руки. – Ничего я от тебя не жду. Тебе надо отдохнуть от этого кошмара, а потом мы спокойно подумаем, как тебе жить дальше. Надеюсь, у тебя нет желания снова оказаться в каталажке?
– Не знаю.
– Что значит «не знаю»? Тебе там понравилось?
– Зачем ты это сделал? – заглянула в глаза, он их не отвел – честные, открытые, в глубине ничего, кроме сочувствия.