Пролегомены эволюции
Шрифт:
Карась смотрел, сочувственно кивая в такт словам собеседника.
«Ой, ну что же это за жизнь такой, а!..» – с сердцем вскричал якорь.
«Может, вы пойдете куда-нибудь в другое место орать прямо над душой», – раздался откуда-то снизу грубый мужской голос.
Опустив взгляды, карась с якорем рассеянно смотрели на поверхность дна, тронутую одинаковыми песочными гребешками, но ничего не нашли.
«Между нами, – заметил карась, понизив голос. – Существует мнение, что все это… – Он обвел глазами толщи голубой воды, пронизанные размытыми солнечными лучами, где малолетние сарганы уже гонялись за кем-то с раннего утра, – …в скором времени ожидает изменения. Я бы даже сказал, существенные изменения». – Он чуть приподнял брови, многозначительно поджав губы.
Якорь терпеливо
Карась окинул собеседника изучающим взглядом.
«Полагаю, вы к нам надолго», – сказал он.
«Вряд ли, – отвечал якорь, побледнев. – У нас только кратковременное разрешение на пребывание».
Карась задумчиво покивал. Тема была непопулярна.
«В таком вот ключе», – произнес он.
Якорь без особого интереса глядел по сторонам.
«Все-таки кое-что меняется, – сказал жирный карась, проследив за его взглядом. – Жизнь не стоит на месте».
«У вас стало больше места», – ответил якорь деликатно.
«Больше места, больше жизни, – поддержал карась. – Теперь вот бойцовая рыбка решила эволюционный процесс остановить. Видите ли, он ей не нравится. Оскорбляет рост эстетического чувства».
«Что сделать?» – недоверчиво склонил одно ухо якорь.
«Ужасно, правда? – ответил карась. – У нас тоже все в шоке. Уж на что был коралловый абу-дефдуф – не к обеду будет сказано… П-тьффу, прости господи… Злобный аспид – так он, верите, и его съел! Ничего святого у него нету…»
Жирный карась невесело усмехнулся.
– Был даже один случай… У нас не жизнь – анекдот. Тут до сих пор не все решаются вспоминать вслух. Идет, значит, по своим делам барракуда. Ну, знаете, как она идет, и какие у нее дела – тоже все знают. Идет, в общем, идет – бам! На горизонте видит что-то, что до нее никто еще не успел съесть. Видит: лежит на дне тень, а у тени рыбка. Сидит, никого не трогает – думает. Смотрит куда-то наверх, смотрит куда-то вниз – и одна, как смысл жизни. Никого на парсек вокруг до самых шельфов, кроме какой-то случайной касатки на вольных хлебах. Ни одной живой души, можете представить? Что-то неслыханное. У барракуды, конечно, челюсть вниз – глаза наверх. Ну, дура дурой, человек действия, сразу – непосредственно к сути дела. Давайте вначале съедим. Значит, сидит прямо по курсу объект приложения сил и желудка и ничего вокруг не замечает. И о чем думает – непонятно. Ни тебе мало-мальски серьезного укрытия рядом, ни тебе крыши, я не знаю… В общем, затаенный взор к небесам и глубинам философии и бытия. Барракуда, понятно, тут же со всех стапелей и сразу за стол. Ну, все наслышаны, какой у нее по утрам аппетит, да ниспошлет ей небо чем-нибудь подавиться, прости господи… Так вот. А когда барракуду, это самое, по-настоящему прижмет, так у нее теряется последнее чувство меры. Нет невозможного и нет непреодолимых расстояний – идет без тормозов, не оборачиваясь на последствия. Летит, значит, и вдруг видит, что рыбка, оказывается, там не простая, а, как вдруг выясняется, бойцовая. Можете представить ее чувства? И остановиться уже нельзя – не те скорости, да и не предусмотрены у барракуды тормоза на такие случаи жизни. Что делать? И встать нельзя, и вешалкой уже не прикинуться, и даже извинений не принести – знаете ведь, как у нее: челюсть до земли и все намерения наружу, и глаза что задница, ну что ты будешь делать… Безвыходный случай. Ни туда – ни сюда. И тогда барракуда, даром что болван, что делает: со всех ног и с теми же самыми разинутыми намерениями проносится мимо и на сумасшедшей скорости въезжает в самца касатки, который, как специально, как раз проходил общим фоном, мирно завтракая. Всё цивилизованно, неторопливо, никого не трогая… Это раз увидеть – больше ничего не надо. Стоит один – напротив стоит другой. Один смотрит – и другой смотрит. Касат этот даже жевать перестал, у барракуды аппетит тоже уже прошел. Теперь касатик что предпринимает: медленно так, с недоумением приподнимает брови и говорит: «Не понял».
Не понял он, понимаешь? И объяснить некому. А народ ведь тут у нас сам знаешь какой. Запах неприятностей чувствует на год вперед, особенно чужих. Вокруг уже масса желающих: все уже удобно устраиваются, кто счастливо облизывается, кто собирает деньги. И ведь что во всей истории самое интересное – поведение бойцовой рыбки. Хаплохромис, герой с того света, постоял так, посидел, посмотрел через плечо – и, ни слова не говоря, не обернувшись, снимается и отбывает в неизвестном направлении. Шумно стало. Могу поклясться: не иначе как опять пялиться наверх, мыслить и созерцать. Сосуд самообладания. В таком вот виде. За него тут, понимаешь, кровь проливают…
Карась помолчал, задумчиво пожевав губами.
– Вот так и живем, – заключил он.
2
Слово, как всегда, сразу взял краб. Его знали как того, кто преуспел в искусстве оправданий, поэтому его всюду выпускали первым.
– Мужчины, – сказал он. – С этим надо что-то делать, больше так жить нельзя.
Все горячо закивали и загомонили, соглашаясь, что да, так больше нельзя. По устоявшейся традиции краб решительно перешел непосредственно к сути проблемы.
– Значит так. Я предлагаю: хватит болтать. Пора заняться делом. У меня предложение. Первым делом мы что делаем: первым делом мы отделяем, кто с нами. Затем выясняем, кто против нас. С этими разговор у нас будет короткий. Правильно я говорю?
Собравшиеся вновь зашумели. Раздались аплодисменты. Кто-то закричал нехорошим голосом: «Краба в президенты». Все засмеялись.
– А то, понимаешь, разговаривают… Теперь насчет эволюции. Это самое… Я против эволюции ничего не имею, надо – значит, надо. Но вот бойцовую рыбку туда на километр близко нельзя подпускать. Нечего ей там делать. Должно же быть какое-то чувство меры. Правильно я говорю? А то так к чему мы придем, я спрашиваю. Ни к чему мы так не придем. Взять вот этих дельфинов. Сколько можно. Ведь до чего дошло. Представляете, я только недавно узнаю, что у них, оказывается, нет фазы быстрого сна. Я как узнал, так прямо сел где стоял. Я говорю: ты что это себе позволяешь. Ты особенный, что ли? Мы, коллектив, этого не одобряем. Знаете, что он ответил? И как только земля таких держит. «Писать я хотел на ваше неодобрение». Прямо при сотрудниках. И никто не знает, что делать. Нет ее – и, говорят, никогда не было, этой фазы. У меня она есть – у них ее нет. У всех она, значит, есть… – у тебя она есть? Есть. У него она есть? Я вам точно говорю, что должна быть. Не сомневайтесь. У всех то есть есть – у них нет. Мне до сих пор не по себе делается. Так больше нельзя. Я вот так прямо и сказал, открыто. Ты особенный, что ли? Сказал, как было. У меня язык прямо отнялся. Пялится, значит, это самое, улыбается прямо в лицо этими своими зубами – и произносит такое вслух, прямо при представителях. Вот я и спрашиваю себя: куда мы идем?
Теперь бойцовая рыбка. Мало нам было ее одной. Вы не поверите, я теперь даже во сне периодами дергаюсь. Сплю, значит, и вижу: улыбается мне прямо в лицо Хаплохромис – рот до ушей, и щеки с ямочками. Смотрит и с удовольствием таким сообщает: «Не одобряете, значит…»
Я к чему это рассказываю. Что хотели – то получили. Вовремя не приняли меры. Бойцовую рыбку ни к каким эволюциям нельзя было подпускать, знали же – и бездействовали. Короче, хватит разговаривать, так больше нельзя. Если она дорвется до эволюции, то всех последствий мы за всю жизнь не разгребем. И еще другим останется. Если нужны самые решительные меры – примем меры самые решительные. Вплоть до. Говорил же: допрыгаемся…
3
«…Лозунг свободы от оценок в естествознании не должен приводить к убеждению, будто происхождение видов – эта великолепнейшая из всех цепей естественно объяснимых событий – не в состоянии создавать новые ценности, – читала бойцовая рыбка, аккуратно придерживая книжку за сгиб переплета. – Возникновение какой-то высшей формы жизни из более простого предка означает для нас приращение ценности – это столь же очевидная действительность, как наше собственное существование…»
Рыбка задумалась. Перечитав, принялась читать дальше.
«Ни в одном из наших языков нет непереходного глагола, который мог бы обозначить филогенетический процесс, сопровождаемый приращением ценности. Если нечто новое и высшее возникает из предыдущей ступени, на которой нет того и из которой не выводится то, что составляет саму суть этого нового и высшего, – такой процесс нельзя называть развитием…»
Рыбка по здравом размышлении согласилась, что да, нельзя. Елки, подумала она. На что надеется этот мир? Поплевав, она перевернула страницу.