Промах
Шрифт:
Через полчаса нас по одному стали вызывать в канцелярию для беседы. Такую тактику зачастую выбирали офицеры обычных войсковых подразделений, чтобы опросить стукача. Солдаты, благодаря этому опросу, понимали, что среди них завелась «крыса», но вычислить её не могли. Под подозрение попадали все вызванные для беседы солдаты, а из-за страха быть сданным доносчиком, повышалась дисциплина в подразделении, что не могло не радовать офицеров.
В нашей роте «опрос» проводился совсем по другим причинам. Вызывая в канцелярию десять-пятнадцать солдат в произвольном порядке, офицеры были уверены, что конкретных исполнителей заданий никто не вычислит. Первым в канцелярию вызвали «первого». Последним вызвали меня.
Какие
Что должен чувствовать человек в свои двадцать семь лет, когда его пытаются засунуть в это гигантское комариное гнездо голым задом? Страх? Вовсе нет. Все сто человек, служивших вместе со мной в роте, испытывали страх всегда. Это страх не выполнить задание, страх показать себя хуже других, страх проиграть сражение. Мы спим и боимся. Боимся, что не сможем должным образом отреагировать на экстремальную ситуацию, боимся умереть раньше, чем успеем принести пользу своей команде. Боимся дать слабину при возникновении необходимости убивать тех, кто в обычной жизни мог бы стать другом. Боимся быть застуканными за высказыванием высокопарных слов, ведь все мы молчуны, за которых должны говорить наши дела.
Я испытывал эйфорию. Страх я испытаю потом, во время выполнения задания. Этот страх поможет мне не попасться, ведь нет ничего хуже самоуверенности. А я был самоуверен. Самоуверен настолько, что считал себя гением, хотя дивизионный психолог, разговаривая со мной, утверждал, что я не гений, а придурок. Впрочем, все гении придурки. Главное, что я осознавал собственную самоуверенность и был способен с нею бороться. А вот напарник, выбранный мне командирами, вызывал у меня сомнения. Но и этот факт я превращал в плюс, ведь неуверенность в напарнике, – это дополнительный страх, заставляющий совершать добавочные расчёты, придумывать вспомогательные варианты и уделять внимание каждой мелочи, позволяющей применить все мои силы, все доступные резервы.
Нас на задании будет только двое. Если говорить по-простому, нам необходимо проникнуть на объект, изъять секретные документы и передать их. Кому? В этом и состоит вся красота нашей службы. В случае попадания в плен, никто из нас не сможет никого выдать. Командир дивизии? Да хрен его знает, к какой дивизии причисляется наша рота. Командир полка? Тот же ответ. Ротный? «Сто четвёртый». Сослуживцы? Лишь номера и клички. Где базируется рота? У чёрта на рогах! Нас в увольнение возили в Минск в закрытом милицейском уазике, причём каждый раз новым маршрутом. Из Минска забирали таким же образом. Никто из солдат не знал месторасположения своей службы. Даже если бы кто-то из нас загорелся желанием сотрудничать с органами дознания, рассказать было просто нечего.
Мы десантируемся, переодеваемся в форму младших офицеров внутренних войск МВД РФ и проникаем на объект. Так кому мы должны передать добытые документы? Никому. Мы с напарником крадём документы и расстаёмся. Документы остаются у меня. Напарник исчезает, а я, если понадобится, буду жить обычной гражданской жизнью. Моя задача хранить документы как зеницу ока. Если будет необходимо – устроиться на работу, жениться, но ни в коем случае не пересекать с ними границу Беларуси. Командование само решит, когда и где забрать у меня пакет.
Мы сидели на своих кроватях, готовясь отойти ко сну, и болтали о пустяках.
– «Первый», а сколько у тебя прыжков с парашютом? – «восемьдесят третий» уже разделся и лежал, накрывшись второй простынёй. Его одеяло покоилось на тумбочке. Судя по устоявшейся жаре, востребованным одеяло будет ещё не скоро.
– А тебе какое дело?
– Глядя на то, как ты вёл себя сегодня во время прыжков, я пришёл к выводу, что ты ещё новичок. Парашют сам укладывал или под присмотром?
– Я и впрямь не пойму, какое тебе до меня дело? – «первый» оказался довольно ершистым парнем.
– Ты историю, приключившуюся с парашютом Гудвина, знаешь?
– Нет.
– У Пацана спроси, он расскажет.
С Гудвином, он же «семьдесят седьмой», приключилась весьма неприятная история. Однажды, самый молодой боец роты, складывал свой парашют под присмотром бывалого Гудвина. Укладка парашюта прошла без проблем и замечаний. Тогда молодой боец попросил разрешения сложить в качестве тренировки парашют Гудвина. Гудвин великодушно согласился, но вместо того, чтобы проконтролировать укладку, ушёл по своим делам. Во время очередных прыжков с парашютом, Гудвин вышел в воздух, но не полетел вниз, как рассчитывал, а остался болтаться под самолётом, ведь вытяжная верёвка для принудительного раскрытия парашюта оказалась прикреплена не только к вытяжному тросу, но и непосредственно к вытяжному парашюту. Болтаться под брюхом десантного самолёта, летящего со скоростью триста километров в час на полуторакилометровой высоте, удовольствие не самое приятное. Инструктор, второй пилот и два бойца, не успевших ещё десантироваться, попытались втянуть Гудвина обратно во чрево самолёта, но сопротивление воздуха сделало тело Гудвина неподъёмным. Если бы на месте Гудвина был новичок, он мог бы потерять сознание или впасть в панику и тогда пиши – пропало, но Гудвин был в сознании и смог сориентироваться в ситуации. Когда инструктор жестом приказал бедолаге перерезать стропы основного парашюта, Гудвин достал из ножен, прикреплённых к ремню у него на плече, свой Glock FM 81и одним взмахом острого лезвия отделил себя от самолёта. Он спустился на запасном парашюте. После приземления Гудвина пошатывало, но он всё же нашёл на поле новичка, укладывавшего его парашют. Те, кто знал, что парашют Гудвина складывал новый боец, думали, что фингал под глазом, это меньшее, чем наградит его Гудвин, но Гудвин только пожал ему руку и искренне поблагодарил за науку. Тем новичком был я.
Наконец на роту опустилась тишина. Я лежал с закрытыми глазами, размышляя не столько о предстоящем задании, сколько о своём напарнике. «Первый» был для меня тёмной лошадкой. Его победа над «девяносто девятым» ничего мне не говорила. Случись им сразиться ещё раз, определённо победил бы «девяносто девятый». Проведи они ещё хоть десять боёв подряд, во всех поединках «первый» оказался бы повержен. Его тактика была рассчитана только на один конкретный бой, а победа не характеризовала «первого», как отличного бойца. Так в чём его плюсы? Что такое знали о нём командиры, выбрав на невероятно сложное и опасное задание? А почему они выбрали меня?
Каждый из нас, попав в роту, проходил тест на IQ. Не знаю, сколько баллов в этом тесте набрали остальные парни, но свои сто тридцать два балла я не считал чем-то выдающимся. Ещё мы регулярно решали логические задачи разной степени сложности, но с результатами такого тестирования меня ни разу не ознакомили. Возможно, «первого» направили на это задание только потому, что в его черепушке хранился высшей степени интеллект, но у меня из высших степеней лишь стрельба и фехтование. К счастью, палить из пистолетов и скрещивать с врагом клинки, нам вряд ли придётся. А если «первый» интеллектуал, то почему старшим группы командование назначило меня?