Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти
Шрифт:
– Вас не может интересовать то, что я говорю! Это будет окончанием вас – таких, какими вы себя знаете и какими ощущаете!
Тогда что же нас интересовало? Полагаю, что развлечения самого разного рода. Честно сказать, если честность возможна в принципе, других объяснений я не вижу.
– Вы все ищете счастья, в котором бы не было ни одного несчастливого мгновения. В этом весь ваш поиск, и нет разницы, ищете вы его в баре или в храме.
Если ему указывали на то, что он сам когда-то сидел и слушал Джидду Кришнамурти или медитировал, он не отрицал этого:
– Когда я был молодым и глупым, я так поступал, но ничто из этого не помогло мне
– Боль – это целитель! – говорил он в других случаях. – Но вы постоянно стараетесь устранить проблему и сбежать, что только ухудшает дело.
Одного взгляда на манипуляции нашей фармацевтической промышленности достаточно, чтобы оценить точность его слов. Наши идеи о способах лечения внушаются нам компаниями, занимающимися продажей лекарств, которые используют тактику запугивания, чтобы поддерживать нас «здоровыми».
Когда я слушал, как он рассуждает о фашизме мыслей, мне пришло в голову, что механизм, генерирующий идеи, является лжецом. Единственная реальная польза логики в том, чтобы применить ее по отношению к тому, что видится как угроза самой логике, – идее об алогичности. Если нет логики и нет алогичного мышления, тогда что? Пустота непереносимая.
Идентичность – это фикция, которая по кусочкам собрана из информации, призванной заставить нас точно следовать по заданной траектории обусловленности. Заданная траектория – это форма конфликта, фашизм идей – в противовес неизвестному. Его катастрофа уничтожила эффективность личности, взращенной шаманами культуры с Пятой авеню. Всякое «понимание» с моей стороны, способность собрать воедино данные выводы и выразить их здесь словами не в состоянии остановить бесконечный процесс. На самом деле это все, что я могу сделать.
Это одна из болезненных реалий, с которыми я столкнулся, находясь рядом с Юджи. Это ловушка, в которую попадают люди, ошибочно полагающие, что раз они «поняли» то, что он говорит, значит, они «постигли». Осознать тот факт, что постигать нечего, не так легко, как кажется. Популярные книги о дзен и дешевая фундаментальность, которую они предлагают, тому подтверждение.
«Мысль контролирует это тело до такой степени, что, когда контроль ослабевает, нарушается весь метаболизм».
После «катастрофы» идентичность Юджи представляла собой набор идей, продолжающих свое существование в организме, известном внешнему окружению как «Юджи Кришнамурти». Для него же эта история закончилась. Болезнь под названием «личность» была удалена хирургическим путем по случайному стечению обстоятельств. В какой-то момент я осознал, что эта болезнь настолько полно владеет мной, что избавиться от нее почти невозможно. Я видел это явно, когда пытался медитировать, а шум в голове только усиливался. Опять же мантры, обманчивый механизм, производящий белый шум…
При этом Юджи никогда в качестве альтернативы не предлагал избавиться от мыслей. На самом деле, когда ум занимает должное место, он выполняет нормальную здоровую функцию, помогая нам выживать. Память и инстинкт самосохранения настолько глубоко впаяны в тело, что, как рассказывал Юджи, происходящие на уровне клеток изменения во время «катастрофы» едва не убили его. Мы обычно пытаемся изменить образ мыслей, заменяя одну мысль или концепцию на другую. Идея того, чтобы не заменять мысль ничем, невыносима.
По его словам, для нас было бы лучше оставить его, уехать и заработать «много-много денег», чтобы, как он мягко выражался, мы могли «жить в страданиях и умереть в страданиях». Однако, если кто-то действительно собирался покинуть комнату, он останавливал его.
Седовласый гном, облаченный в наряд кремового цвета, с босыми ногами, удобно устроившимися на хрупком журнальном столике из стекла и пластика, он приветствовал нас каждое утро. Сквозь шторы в восточной части комнаты просвечивало неяркое утреннее солнце.
– Насколько хорошо это утро?
Я сидел рядом с ним на стуле, и пока он продолжал говорить, игрался с ремешком своих часов. В какой-то момент я порвал ремешок, и у меня появилась причина сходить в торговый центр.
Время от времени он, словно пробудившись ото сна, спрашивал нас: «Что с вами, люди? Почему вы здесь сидите? Я просто повторяю одно и то же снова и снова».
Периодически я был полностью с ним согласен. Даже после поездок в Швейцарию и Индию – двух достаточно длительных путешествий, целью которых было увидеть этого человека, – я задавал себе вопрос: если все, что он говорит, правда, то не придурок ли я тогда?
«Что, черт возьми, со мной не так? Что я здесь делаю?» Я спрашивал сам себя, снова и снова вертя в руках часы, рассматривая ковер или считая людей в комнате, пока остальные впадали в транс.
Меня то и дело подрывало, и я выходил курить – я снова приобрел эту привычку в Индии в Бенаресе, где воздух был таким грязным, что не было разницы: дышать им или курить. Я незаметно уходил и шел бродить по широким пустым улицам Палм-Спрингс, где одинаковые дома бесконечно тиражировали себя в бесконечности, подобно разговорам Юджи. Курение выручало: я уходил, немножко прогуливался, выкуривал сигарету, затем неожиданно начинал беспокоиться о том, как бы не пропустить что-то важное, и при полном отсутствии каких-либо еще занятий возвращался, чтобы обнаружить по-прежнему болтающего Юджи. «Я здесь как магнитофон: вы нажимаете кнопку и заставляете меня говорить».
Неудивительно, что в комнате рядом с самым удивительным человеком на этой чертовой планете было не более десяти человек! Он держался в тени еще задолго до «катастрофы» – казалось, он знал, за что стоит бороться: за ничто. Вместо того чтобы обрастать армией поклонников, он направил всю свою энергию на горстку счастливчиков, способных разглядеть то, что находилось за яростными отрицаниями и взрывными эмоциями. В нем было что-то такое беззащитное, какая-то глубинная обнаженность. Как он говорил, его раздели и не сказали, где осталась его одежда. А позже он понял, что одежда ему не нужна, и теперь пытался убедить в этом нас. В нем чувствовалось естественное смирение, проистекающее из осознания того очевидного факта, что ты не можешь раздеться самостоятельно. Тебя раздевают.
«Как только оно стало чистым от себя и само по себе, тогда ничто не может задеть его, ничто больше не может загрязнить его. Все прошлое вплоть до этой точки присутствует, но оно больше не может влиять на твои действия».
Мы отправлялись в длительные поездки к торговым центрам или просиживали долгие дневные часы в гостиной центрального дома. Потертая ручка дивана или фотография каких-то морских существ, висящая за ним слишком высоко под потолком, – детали этой гостиной просто впечатались в мой мозг. Он сидел там, сплетая кружево из слов с фантастическим и ужасно смешным изяществом. Его монолог был полной импровизацией, язык и смыслы создавали в воздухе некую вибрацию, которую кроме как ароматом назвать было нельзя.