Пропавшая экспедиция
Шрифт:
Щетинин, наполнив стакан на половину водкой, привстал на колени:
— Помянём. Всех. — И первым осушил сосуд. Крякнул. После чего неожиданно спросил, конкретно ни к кому не обращаясь: — Что будем делать с тетрадью? Пока она цела, от нас не отстанут.
— От нас не отстанут, даже если её не будет, — веско заметил Санатов, подкладывая хворост в кострище. — Но с ней проблем будет больше. И что мы здесь парились?
СЧХ кинул в рот горбушку хлеба, принялся медленно его пережёвывать:
— Вика, ты читала, что отец написал?
— Да.
— И?
Девушка неуверенно повела плечами:
— Я бы не сказала, что там есть нечто такое, что могло бы заинтересовать этих… Вы поняли. Последние две исписанные страницы папа вообще заштриховал так, что невозможно прочесть.
— Сегодня ничего невозможного нет. — Подполковник кинул на землю куртку, упал на неё. — Есть специальная аппаратура, извлекает тексты из таких мест, диву даёшься. А это… — Серёга махнул рукой. — Раз плюнуть.
Декан тоже пригубил из своего стакана, вытер рот тыльной стороной ладони:
— Ведь цепь можно замкнуть и сегодня? — неожиданно спросил его СЧХ. — Иначе бы вы так не переживали за объект.
Ельцов надолго замолчал. Костёр проглотил новую партию хвои.
— Долгое время мы, Хранители, так сказать, последние из мохэ, были уверены в том, что подобное если и возможно, то не в наше время. Однако события, произошедшие в двадцатых-тридцатых, и особенно в пятидесятых, годах встревожили нас не на шутку.
— Техническая революция, — догадался Санатов.
— И экономическая. Кардинальные и коренные изменения в социальных существующих веками структурах. Глубочайшее исследование гена. Изменение мышления человека в течение короткого времени. И всё происходит практически одновременно. Мы провели опыты с трёхлетними малышами. Они осваивали компьютер в несколько раз быстрее, чем их родители. Будто в их генную память впрыснули плазму знаний.
— Космос вошёл с нами в контакт?
— Да. — Ельцов уверенно тряхнул головой. — На местах стали происходить замыкания коротких участков цепи: то экономические прорывы, то бедствия.
— Чем это грозит нам?
— Если отдадим цепь нашей нынешней так называемой элите — прямой путь к гибели цивилизации. Сегодня никто не воспользуется бонке во благо духовности. А любые иные игры с цепью — катастрофа.
— Но ведь в Китае сработало для людей! — встрепенулась Вика.
— А какой строй в Китае? Вот вам и ответ.
— Но если кто-то из космоса вошёл в контакт с Землёй, прекрасно зная о том, что здесь происходит, получается, кому-то выгодно, чтобы на планете Земля произошла новая катастрофа, — заметил внимательно прислушивающийся Савицкий. — Выходит, и в космосе не всё так гладко?
— В яблочко, Володя, — устало отозвался декан. — Впервые эта версия прозвучала в шестьдесят третьем году. После получила подтверждение в семидесятом. — Ельцов вскинул голову, обвёл присутствующих взглядом. — Именно потому мы, как выразился товарищ Санатов, и парились. Чтобы там, за девять тысяч километров от нас, зашевелились те, кто до сих пор не верил в это.
— Папа на последних страницах описал действие бонке. — Голос Виктории разорвал тишину, образовавшуюся после последних слов декана. — А потом скорее всего испугался.
— Это был не испуг. — Савицкий подсел к Ельцову и резким движением ноги стёр рисунок. — Если бы так, Профессор просто удалил бы страницы. Это своеобразная проверка нас. Это бонке не дал Профессору возможность вырвать листы. Теперь, через те две последние страницы, он хочет войти в контакт с нами.
— И что делать? — Виктория сжала плечики: то ли костёр уже не отдавал жар, то ли холод стал крепче.
Ельцов налил в стакан на два пальца водки, одним глотком осушил сосуд.
— До шестьдесят девятого года зейский бонке посещало несколько человек. Единственным, с кем вошёл в контакт объект, и кого оставил в здравом уме и рассудке, был ваш отец, Вика. Почему бонке выбрал именно его, непонятно. Но, на вторые сутки наш противник прекрасно знал о том, что Профессор вошёл в контакт с объектом. Думаю, и сейчас они тоже знают, что дневник у вас.
— Но вы можете сами пролистать записи — здесь ничего нет! — Виктория протянула тетрадь декану, но тот даже не взглянул на дневник.
— Я понимаю. Дневник — единственное, что осталось от вашего отца. — Ельцов заглянул в глаза девушке. — Но ведь вы уже знаете, что это — всего лишь простая тетрадь. Некогда ваш батюшка принял решение, которое спасло много жизней. Возьмите с него пример.
Вика плотнее прижалась к Мишке. И не из-за холода. Дмитриев с нежностью обвил девичий стан руками:
— Холодно?
— Нет. Уже нет. — Виктория вскинула голову, пытаясь рассмотреть в предрассветном сумраке глаза любимого. — Ты своей маме расскажешь об отце?
— Не знаю. — В Мишкином голосе дрожала неуверенность. — С одной стороны, понимаю, что нужно. Но с другой…
— Я вот тоже не знаю…
За спиной послышался шорох. Мишка, не оборачиваясь, понял: пришли друзья.
Санатов, на ходу скинув сапоги, бросился по колено в воду, сполоснул лицо:
— Морем любуемся?
— Почти, — нехотя отозвался Мишка. Ну вот, только хотел побыть наедине, так нет же…
— Скоро выезжаем. — Щетинин, присев на корточки, тоже принялся споласкивать горячее лицо. — Сашка с Лёшкой остаются. Пойдут вытаскивать этого Лешего… Декан, блин, со своими лекциями… И ведь пробрал. Решили сдать гада правосудию.
— А ты бы оставил? — Мишка даже не скрывал усмешки.
СЧХ только махнул рукой.
Санатов скинул рубашку, бросил её на берег, вошёл глубже в воду, принялся ополаскивать торс.
— Серёга, — донёсся до Щетинина его голос, — как думаешь, а на какой глубине этот хренов бонке?