Пропавшая икона

Райан Уильям

— Вот так. Теперь поддается. Сейчас мы его вытащим, — сказал рабочий с кувалдой, сплевывая на каменный пол.

Королев задумчиво кивнул головой — он всегда так делал, когда не понимал, что происходит. Затем направился к себе. Насколько он знал, Ягода по-прежнему был в силе и к нему полагалось относиться с должным уважением. Но, наверное, что-то все-таки изменилось, раз его статую решили демонтировать. Королев бросил неприветливое «Доброе утро, товарищи!», проходя мимо рабочих и соображая, что в Москве в октябре тысяча девятьсот тридцать шестого года лучше воздержаться от комментариев по этому поводу, особенно если у тебя голова трещит с похмелья.

Королев был ростом около метра восьмидесяти, то есть выше среднего — во всяком случае, если судить по нормам, опубликованным неделю назад министерством здравоохранения. Его вес также

превышал соответствующий среднестатистический показатель для советского гражданина, но сей факт он списывал скорее на свой высокий рост, чем на избыточное питание, которое в принципе было невозможно в этот период перехода к коммунизму. Столь внушительные размеры давали ему определенное преимущество, когда требовалось применение силы. Всем своим основательным видом он походил на следователя со значительным опытом работы. У него было типичное лицо милицейского работника: с широкими скулами, массивным подбородком и грубой кожей, годами обветривавшейся под солнцем и холодом. И это часто ему мешало. Даже коротко остриженные темные волосы, прилипшие к черепу, словно поникшая к земле трава, выдавали в нем сотрудника силовых органов. Отметина на лице в виде широкого шрама от левого уха до кончика подбородка, оставшегося после встречи с белогвардейцем во время Гражданской войны, делала его лицо скорее добродушным, чем свирепым. А благодаря добрым и живым глазам он и вовсе не походил на тупого силовика. По какой-то непонятной причине его глаза вызывали у советских граждан доверие, даже если он приходил их арестовывать, и они невольно выдавали ему информацию, вместо того чтобы скрывать ее. Но эти глаза были обманчивы. Королев воевал семь долгих лет на фронтах от Украины до Сибири — против немцев, австрияк, поляков — и из всех этих передряг вышел более-менее невредимым. Когда требовала ситуация, он мог быть жестким.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Королев растерянно почесал затылок — он пытался понять, что для Московского уголовного розыска мог означать демонтаж статуи Ягоды. До сегодняшнего дня Рабоче-крестьянская милиция — а именно такое название носили органы правопорядка в Советском Союзе — была призвана обеспечивать общественный порядок, регулировать дорожное движение, охранять важные здания и выполнять кучу других обязанностей. В том числе предупреждать и расследовать уголовную деятельность преступных элементов — этим занимался МУР, в котором Королев, собственно, и работал. А политическую дисциплину отдали на откуп НКВД, службе государственной безопасности, хотя, когда живешь в государстве рабочих и крестьян, почти все можно отнести к политике. Некоторые граждане любое преступление считали подрывом социалистической системы, и все же пока в стране существовало разделение между традиционными уголовными и политическими преступлениями. Естественно, милицейские мундиры часто помогали энкавэдэшным в политических делах — даже Красная Армия время от времени прибегала к их помощи. Но в основном Королеву и другим милицейским оперативным сотрудникам МУРа оставляли то, в чем они преуспели лучше всего: выслеживать и ловить злостных правонарушителей, не связанных с политическими преступлениями. Поэтому когда житель Москвы обращался на Петровку, 38, в штаб-квартиру Московского уголовного розыска, это было так же логично, как если лондонец обращался в Скотланд-ярд. О Лубянке же никто не говорил — о штаб-квартире НКВД вообще старались помалкивать. Королев надеялся, что в эти сложные времена перемен позитивный образ Петровки возьмет верх.

Своеобразность ситуации заключалась в том, что милиция, в том числе МУР, находилась в составе Народного комиссариата внутренних дел, поэтому когда советский человек говорил об «органах», то подразумевал и НКВД, и милицию; и все догадывались, что с приходом нового наркома Ежова задачи милиции могут перейти, в том числе, в политическое поле. А судя по решению убрать статую Ягоды, последнему недолго оставалось до ареста, а может, его уже арестовали. Если это произошло, то, скорее всего, грядет объединение двух ведомств. Королев, конечно, представлял, как это будет происходить, и несмотря на то, что у него был один из самых высоких показателей по раскрываемости в отделе, при объединении двух органов с профессиональными заслугами не будут особенно считаться. Он достаточно много повидал за последнее время, чтобы оценивать ситуацию реально.

Королев вошел в комнату 2-Е, буркнул приветствие коллегам,

повернулся к двери, на которой были прибиты крючки для одежды, и принялся стаскивать с себя зимнее пальто — последний раз он надевал его полгода назад и не ожидал, что оно стало настолько тесным. В кабинете, стены которого были выкрашены в серо-голубой цвет, напротив друг друга попарно стояли четыре стола, а стены подпирали восемь архивных шкафчиков. Комната пропахла запахом мужских тел и папирос. Лившийся через окно солнечный свет с трудом пробирался сквозь густые клубы дыма, который выдыхали три следователя. На одной из стен красовалась огромная карта Москвы, на другой — портрет Сталина. До вчерашнего дня рядом с ним висел портрет наркома Ягоды, но теперь на его месте осталось лишь прямоугольное светлое пятно. При виде этого пятна хотелось побыстрее выкурить папироску.

Наконец Королев стащил с себя пальто и предстал перед коллегами в милицейской форме, которую надевал довольно редко. Он повернулся к сослуживцам и заметил их настороженно-недоумевающие взгляды. Они синхронно затянулись и выжидательно посмотрели на него. Королев пожал плечами и понял, что форма тоже стала ему маловата.

— Доброе утро, товарищи! — сказал он снова, но теперь погромче.

Первым отреагировал Ларинин.

— А в какое это время вы приходите на работу, товарищ? Уже почти десять часов. Партия не этого от вас ожидает. Я вынужден буду поднять этот вопрос на рабочем совете.

Ларинин напоминал Королеву свинью — его неровные испорченные зубы, торчавшие из-под пухлых губ, очень походили на клыки борова. Сегодня он говорил громче обычного. Капитан заметил, что короткие толстые пальцы Ларинина нервно дрожат, сжимая папиросу. «Волнуется», — подумал он, и это его не удивило.

Он всегда опасался лысого следователя с животом, грузной волной растекающимся по столу всякий раз, когда тот садился работать. Но сегодня особенно надо быть начеку. Удары кувалды, до сих пор долетавшие в кабинет, могли стать началом конца такого функционера, как Ларинин, который сейчас сидел за столом, ранее принадлежавшим Менделееву по прозвищу Железный Кулак. Ларинин подло занял его место. Менделеев был жестким и эффективным оперативником — настоящей грозой московских воришек, пока Ларинин, простой автоинспектор, не донес на него. Теперь Ларинин восседал среди бывших коллег Менделеева. Никто не знал, куда подевался Кулак, — скорее всего, он коротал дни на далеком севере. И все из-за дурацкой шутки о чекистах, которую подслушал автоинспектор Ларинин и о которой сообщил начальству. Поэтому немудрено, что Ларинин нервничает, понимая, насколько быстро сейчас меняется ветер, и осознавая, что за три недели работы в МУРе он не раскрыл ни одного дела. Хвастаться перед своими партийными друзьями ему было нечем.

— Я знаю, который сейчас час, Григорий Денисович, — сказал Королев. — Я был на Лубянке, заходил к полковнику Грегорину. Он задержал меня. Хотите, я дам его телефонный номер, чтобы вы проверили?

Опустив голову, Королев обратил внимание на рукав своей форменной рубашки: за лето его изрядно побила моль. Он потер проеденную ткань и уселся за свой стол, положив меховую шапку на привычное место, в нижний ящик стола. Потом включил лампу и начал просматривать бумаги, которые сегодня следовало передать в прокуратуру, но непривычная звенящая тишина в комнате заставила его оторваться от папки.

— В чем дело, товарищи? — спросил Королев.

Сослуживцы с удивлением смотрели на него. Рукавом рубашки Ларинин вытер с лысой головы испарину.

— На Лубянке, Алексей Дмитриевич? — переспросил младший лейтенант Семенов. Он был самым младшим из следователей, всего двадцати двух лет, но выглядел еще моложе. Он напоминал комсомольца с плаката: волнистые белокурые волосы, почти женская привлекательность и непринужденное поведение. Семенов находился в отделе всего пару месяцев, помогая Королеву выполнять несложные задания и набираясь опыта, и пока не знал, в какие моменты лучше держать язык за зубами.

— Да, Иван Иванович, — ответил Королев. — Товарищ Грегорин попросил меня прочитать лекцию старшекурсникам Центральной школы Главного управления госбезопасности НКВД.

После этих слов все немного расслабились. С одутловатого лица Ларинина сошел испуг, Семенов улыбнулся, а Дмитрий Александрович Ясимов, жилистый мужчина возраста Королева с лицом профессора и циничной ухмылкой, откинулся на спинку стула, поморщился от боли в ране на животе и принялся теребить кончик редких подстриженных усов.