Шрифт:
1
– Думаю, мисс Паула, это… – миссис Огилви царственным жестом указала на широкую кровать с балдахином и резными столбиками эпохи Георга III – одну из немногих вещей, сохранившихся в семье Макмайеров от славных предков, – вам здесь не понадобится, не так ли?
Миссис Огилви работала в этом доме приходящей прислугой, сколько Паула себя помнила, и к ней уже давно относились как к равноправному члену семьи. Она была дамой старой закваски, не одобряющей современного легкомыслия и, как она говорила, расхлябанности, обожала во всем строгий порядок и имела обыкновение по любому вопросу высказываться весьма прямолинейно, без обиняков. Она частенько ворчала на домочадцев по всяким пустякам, которые сама считала важными, была строгой и придирчивой, но, несмотря на все это, все в доме – и Паула, и ее мать Долорес, и отец
В данный момент Паула и миссис Огилви стояли посреди мансарды, размышляя, куда девать мебель, так как Паула решила перенести туда свою студию. Раньше мансарда была комнатой дяди Паулы, Шеймуса, брата ее покойного отца, но он тоже умер пять месяцев назад от сердечной недостаточности. Для Паулы с матерью смерть Шеймуса оказалась неожиданной, поскольку он никогда не жаловался на недомогание и всегда был веселым, бодрым и энергичным.
Шеймус Макмайер много лет прослужил на флоте в качестве кока, объездив чуть ли не весь мир, в пятьдесят пять лет вышел в отставку и, не имея ни собственной семьи, ни дома, несколько месяцев прожил у родственников в Шотландии, а потом приехал на похороны брата, отца Паулы, да так и остался и прожил у них в мансарде пять лет. Он сам настоял на том, чтобы они брали с него плату за комнату и стол, как с обыкновенного постояльца. Семье брата он не причинял много хлопот, ибо был неприхотлив. Паула с матерью были даже рады, что у них в доме есть мужчина, ибо после смерти Шона Макмайера, отца Паулы, в доме остались одни женщины.
Теперь, после смерти дяди, Паула решила устроить в его комнате студию. Мансарда была довольно просторная, светлая и как нельзя лучше подходила для студии. Из ее окон открывался великолепный вид, типичный пейзаж юга Англии: поросшие лесом холмы, аккуратно подстриженные лужайки и деревья, живописно разбросанные, словно капли росы. Много света в комнате было потому, что окна располагались с трех сторон. Дополнительным удобством являлось и то, что в мансарду вела отдельная лестница. Однако, прежде чем поселиться здесь, требовалось как следует потрудиться, ибо в комнате было довольно много мебели и всевозможных вещей, оставшихся от дяди.
– Думаю, кровать можно поставить в гостевую комнату, – высказала предложение миссис Огилви, – а диван оттуда перенести в гостиную.
Паула согласилась. В студии кровать была без надобности, да и места она занимала слишком много.
– Зато можно оставить письменный стол, несколько стульев и комод. В нем можно будет держать кисти и краски, – заметила Паула.
Помимо мебели в комнате имелось множество всяких вещиц и безделушек, которые дядя привозил в качестве сувениров из разных стран мира, в которых ему довелось побывать. Безделушки и сувениры были расставлены и разложены по всей комнате, к тому же ими были забиты пара чемоданов. Тут были и яркие восточные шали, и статуэтки из слоновой кости и фарфора, и египетские папирусы, и расписные блюда, и русские матрешки, и японские нэцке и много другого. Еще у него имелось несколько альбомов с фотографиями, и при жизни дяди Паула часто просила его рассказать, где и при каких обстоятельствах был сделан тот или иной снимок.
Миссис Макмайер тоже поднялась в мансарду, и сейчас они втроем в некоторой растерянности оглядывали все это обилие вещей.
– Даже как-то трудно решить, с чего начать, – сказала Долорес.
Долорес Макмайер была женщиной лет пятидесяти, невысокого роста и довольно миниатюрной, но из-за своей болезненности выглядела старше своего возраста. Когда-то, еще до замужества, она увлекалась сочинительством детективных рассказов, и некоторые из них – очень неплохие, на взгляд Паулы, – даже были опубликованы издательством «Шерлок». Но, выйдя замуж, она забросила это занятие, целиком посвятив себя мужу и дочери, и единственное, что осталось у нее от увлечения юности, это страсть к детективным историям. Она пачками скупала все новинки в детективном жанре и буквально проглатывала их.
– Придется нанять парочку крепких парней из агентства, чтобы вынести кровать и передвинуть мебель, – заметила миссис Огилви. – Ну а с этими безделушками, думаю, мы и сами справимся. Вы, мисс Паула, и вы, миледи, отберите-ка то, что сочтете нужным оставить здесь или перенести в другие комнаты как память о покойном мистере Шеймусе, а остальное я сложу в коробки и отнесу в кладовую.
Паула улыбнулась. Агнес упорно называла ее мать миледи, хотя Макмаейры не принадлежали к высшему свету и не имели никаких титулов. Правда, шотландские предки отца принадлежали к славному клану Макмайеров, которые сражались с англичанами за шотландского принца Бонни Красавчика и за королеву Марию Стюарт, но были дальними, бедными родственниками лэрдов и не имели чести быть причисленными к аристократии.
Паула с матерью отобрали несколько прелестных оригинальных вещиц, которые решили расставить в других комнатах. Дядину одежду они договорились тоже сложить в коробки и отправить в фонд местного благотворительного общества. Вскоре миссис Макмайер, сославшись на начинающуюся мигрень, ушла к себе, и Паула с Агнес остались в мансарде вдвоем. Миссис Огилви вынимала вещи Шеймуса из шкафа и складывала их в коробки. Шкаф они решили тоже оставить в комнате, поскольку он был слишком тяжелым и громоздким, чтобы его куда-то переносить, а выбросить было жаль.
Агнес сняла с вешалки очередной пиджак и задумчиво его оглядела.
– Да, – мрачно проговорила она, – странная все-таки штука жизнь. Вот мистер Шеймус уже лежит на кладбище и трава растет на его могиле, а ведь он на два года моложе меня. Когда-то они с мистером Шоном, вашим отцом, считались самыми завидными женихами у нас в Кливленде, даже девушки из высшего света по ним вздыхали. Потом Шон уехал учиться в Лондон, а по возвращении оттуда сразу женился на вашей матери, а Шеймус как-то неожиданно куда-то пропал. Все в округе недоумевали, куда это он подевался. Ну а вскоре стало известно, что он ушел на флот и поступил помощником кока на большое грузовое судно. Поговаривали, что его неожиданный отъезд был связан с женщиной, но, кто эта женщина и что произошло, никто не знал.
Когда подошло время ланча, миссис Огилви отправилась на кухню разогреть пирог с почками, который испекла накануне, и Паула спустилась в бежевую комнату, где находилась ее старая студия. Пауле с трудом удалось убедить мать позволить ей перенести студию в мансарду. Она подозревала, что та просто боится, что дочь начинает чересчур серьезно относиться к живописи и из-за этого в результате может остаться старой девой.
Возможно, в этом была некоторая доля правды. Паула не относилась к тем девушкам, которые во что бы то ни стало стремятся поскорее выскочить замуж. К тому же на ее жизненном пути еще не встретился мужчина, который увлек бы ее больше, чем занятия живописью. С раннего детства она пыталась рисовать все, что видела вокруг себя, – птиц, кошек, собак, лошадей, а позже человеческие лица и фигуры. Пейзажи, однако, ее ничуть не интересовали. Родители, видя такие способности дочери, отдали ее в художественную школу, которую она вполне успешно закончила, освоив основные художественные приемы и приобретя технику. После школы Паула собиралась поступать в Высшую лондонскую художественную школу, но в это время как раз умер отец, в связи с чем возникли финансовые трудности и Пауле пришлось смирить свои амбиции.
Дядя Шеймус всячески поддерживал ее стремление стать художницей, всегда хвалил ее работы и говорил, что у нее, несомненно, талант. Как-то они втроем – дядя, мама и Паула – ездили на несколько дней в Брайтон, и там, на художественной выставке, Паула познакомилась с довольно известным итальянским художником Винченцо Кантильо. Набравшись храбрости, она подошла к нему, выразила свое восхищение его картинами и пожаловалась, как ей порой бывает трудно поймать ракурс. К немалому удивлению Паулы, синьор Кантильо любезно вызвался приехать в Кливленд посмотреть ее работы.