Пропавшее войско
Шрифт:
— Да, верно. Но я должна знать, что там написано.
— А вдруг там совсем не то, что ты ожидаешь увидеть? Просто мысли о жизни, его принципы, размышления о добродетелях и пороках. Он ведь был учеником Сократа.
— Ахейца? Я не знала, что они прежде были знакомы.
— Нет. Другого Сократа. Самого великого мудреца наших времен.
— Не думаю. Ксен пишет историю нашего похода. Прочти мне последние страницы.
— Но зачем?
— Потому что я ищу ответ на вопрос, вот уже некоторое время мучащий меня.
— Не слишком хорошая идея. Знаешь, то, о чем человек размышляет и пишет, когда он один, — не обязательно правда. Правда — это его дела, то, как он себя ведет. Важны поступки, а не слова.
— Прошу. Я всегда любила тебя, даже когда…
— …Я предала тебя?
Замешкалась, не успела сказать: «Нет, я не имела этого в виду». Слишком поздно: Мелисса уже все поняла.
— Ну хорошо, — произнесла она, — как хочешь. Я твоя должница и сделаю то, о чем просишь, но это ошибка и она может разрушить твою жизнь.
— Знаю. — Кивнув, я открыла ящик.
— С какого момента? — поинтересовалась Мелисса. — Здесь у каждого эпизода нашего похода есть номер.
— С нашего прибытия в город на море.
— Трапезунд.
— Да.
Мелисса принялась читать, а я слушала ее, примостившись у входа в хижину, у притворенной двери, чтобы успеть предупредить ее, в случае если придет Ксен или еще кто-то. Стояла к подруге спиной, и она не могла видеть, как меняется мой взгляд и выражение лица.
Летопись повествовала о случившемся с точки зрения Ксена, и события проносились в моем воображении стремительно: иногда это были яркие картины, коим я стала свидетельницей, диалоги, которые слышала сама или в чужом пересказе. Он писал о себе в третьем лице — не «я», а «Ксенофонт». Может, так он пытался избавить себя от стеснительной необходимости говорить о себе хорошо. Текст заканчивался тем, что произошло пять дней назад. В последнее время летописец был очень занят и, вероятно, не находил времени на то, чтоб вести свою хронику.
Мелисса убрала свиток в ящик и произнесла:
— Это все.
Я, не подумав, обернулась, чтобы поблагодарить, она же пристально посмотрела на меня.
— У тебя слезы на глазах. Я ведь тебя предупреждала.
— Извини.
— Я так и знала. Не понимаю… Ведь там нет ничего особенного. Может, я…
— Нет, ты права. Там нет ничего особенного. Меня глубоко опечалило воспоминание о множестве погибших после нашего прибытия к морю. Прости. Это больше не повторится. В следующий раз поговорим о чем-нибудь другом. Обещаю.
Я поцеловала ее, и она отправилась к себе; начинался снегопад.
Армия воевала с середины осени почти до конца зимы: ночные вылазки, грабежи, утомительные походы, битвы в открытом поле. Им досталось сполна, и все же парни продолжали сражаться, как всегда, выживать, как велел им Клеарх, когда впервые обратился с речью. Но будущего не было, никто не знал, что случится в конце этой маленькой кровавой войны. Казалось, день за днем сбывается предначертанное: армия медленно, постепенно убывает.
Иногда казалось, что я придумала себе все то, что так мучит меня; перебирала в памяти многочисленные совпадения, трагические события, засады, предательство и искала в них какой-нибудь иной смысл. А финальная битва, кровавая развязка, которую ожидала я и, вероятно, Ксен тоже, хоть и не говорил мне об этом, все не наступала. Когда в Гераклее он намеревался уйти и все бросить, мне в голову пришла ужасная мысль: он хочет покинуть армию из страха, чтобы не разделить ее судьбу, когда настанет момент истребления.
И в Византии снова… Хотя потом летописец передумал, взял на себя ответственность, действовал храбро и мудро. Вот оно, слово найдено: мудрость. У меня перед глазами по-прежнему стоял юный герой, которого я встретила однажды вечером у колодца в Бет-Каде, и теперь никак не хотела принимать этого разумного человека, способного на трезвый расчет, обогащенного опытом. И религиозного: он столько раз спасался но чистой случайности, а теперь спрашивал советов у богов. Но прежде всего я не хотела смириться с тем, что прочла Мелисса, мне трудно было отделить автора от его повествования. Но я продолжала надеяться на то, что мужчина, которого люблю, снова завоюет меня и рассеет мои сомнения каким-нибудь благородным поступком.
На исходе зимы ситуация обострилась. Армии вот уже давно не платили, и Севф, фракийский царь, нанявший ее, даже избегал встреч с Ксеном всякий раз, как тот к нему являлся. Однажды на совете, проходившем весьма бурно, кое-кто из наших обвинил Ксена в том, что он присвоил предназначенные для армии средства.
Прежде такого не случалось, никогда еще ему в лицо не бросали столь сильных оскорблений. Я ожидала, что главнокомандующий обнажит меч, чтобы заставить обидчика взять свои слова обратно, но Ксен вместо этого произнес пылкую речь, напомнив воинам, сколько он для них сделал, страстно оправдывая свои поступки и решения.
Это был конец. Замысел тех, кто хотел уничтожить эту удивительную армию непобедимых воинов, осуществлялся наилучшим способом.
Все прояснялось, открывался чей-то хитрый замысел. Теперь, когда армия вернулась туда, откуда начала свой поход, и весть о ее подвигах распространялась, кровавая развязка лишь многократно увеличила бы ее славу и привлекла к ней внимание всего мира. Лучше загнать ее в далекую и убогую страну, не оставив выхода, и раздражение, разочарование, недовольство расколют этот бронзовый монолит, поставивший некогда на колени воинов Великого царя, а оттепель и грязь выбелят останки.