Пропавший лагерь
Шрифт:
1. В лагеря
В Москве жара закупорила улицы, желтый воздух — от пыли не продохнешь.
А зато в поле разлилось тепло
Овражки развели густые брови кустарника я перекатывают камешки-голышки, пряча по ним родниковые ручьи. Где чибис спрашивает: «чьи вы, чьи вы», там либо озеро, как зеркало в рамке, в кувшинках и в тростнике, либо речка омутистая, игривая, нежится на песке.
А где слышится по вечерам лай собак, там либо бахча, либо хутор, а то село затерялось в просторах. Хорошо летом в деревне, хорошо!
Всю зиму мечтал молодой отряд о том дне, когда вырвется в лагеря. Ох, как мечтал! Бывало, затащат силой парня из другого отряда, что был уже в лагерях и с горящими глазами слушают его рассказы бесхитростные и увлекательные. Даже в звеньевой дневник запишут, когда был и о чем говорил побывавший в лагере.
Чем ближе шло время отъезда в лагеря, тем радостней и вместе тревожней билось сердце каждого и всего отряда.
Вдруг не отпустят дома? Вдруг завком не даст средств? Вдруг… эх, да мало ли вдруг, мало ли отрядов осталось, не побывав в лагере!
Но ребятам везло. Завком постановил, и общее собрание рабочих решило отработать по лишнему полдня, но дать пионерам средств на лагеря.
Узнала это Симка, пришла домой, а у самой радость так и просится вылиться.
Отец пришел, как всегда, немного усталый, такой нахмуренный.
«Ведь вот, я-то в лагерь, а папке опять работать полдня», — мелькнуло в голове. Захотелось подойти, как-то порадовать, поблагодарить отца.
Подошла, приткнулась курчавой головой, а сказать-то и нечего.
— Эх, папа, хорошо в лагерях, вот бы ты пионером был, — вырвалось вдруг.
Усмехнулся отец, убежала хмурь с лица и потрепал тихо по плечу.
— Не было у нас этого, не так росли.
Не прошло недели — разведка отыскала место для лагеря.
Кто не видал в Москве пионеров, идущих в лагеря! В задорных лицах, в веселом шаге, даже в звоне барабана слышится, что идут они в лагеря.
Шел отряд наш не хуже других. Симка победоносно оглядывала уплывающие мимо улицы, — казалось, каждая из них дразнилась и высовывала языки вывесок.
Ей захотелось высунуть язык самой и сказать Москве: — на-ка, выкуси, но сдержалась: в строю, брат, дудки. Скоро вокзал поглотил всех, потом тихо, с присвистом взял паровоз, и запели вагоны:
— Уезжаем, уезжаем, уезжаем; в лагеря, в лагеря…
— Везу! — рявкнул обрадованный паровоз, пересекая Окружную.
Место разведка выбрала подходящее.
За четырнадцать верст от станции пробегала река Клязьма, делая у рощицы загиб вроде буквы «Г». На левом берегу виднелось какое-то село, встречные говорили «Выселками» зовется, а на правом, где курчавилась роща, берег был крутой, весь бугристый, не было сырости, тут-то и место лагерю.
Когда выпустят кроликов из клетки на двор, они сперва удивятся, потом, почувствовав себя хозяевами, первым делом скакнут и кувыркнутся в воздухе, непременно лягнув ногами, дескать, теперь-то нам сам чорт не брат.
Наши ребята, скинув походные мешки, уподобились кроликам, только те молчали, а эти даже визжали от радости.
После такого, своего рода новоселья, принялись за устройство лагеря. Появились солдатские палатки, топоры, вожатый Петя бегал с веревкой и все размерял, где, что и какая палатка.
На другой день забелели гусиной стаей палатки у рощи.
Трое ребят, увидев, что скверно таскать воду высоко, ваялись за устройство водокачки. Конечно, не той, что подаст воду на всю Москву— немного меньше и проще. Вбили кол на бугре и другой с загогулиной в самой воде, привязали веревку и ведро на блоке и все. Ведро пустят, зачерпнется оно и давай, давай на гору. Ведь, здорово! — приступили к пробе.
2. Не по лагерному расписанию
— Тапы-лапы-лапы-тапы, — выговаривали вальки на мостках. Выселковские бабы стирали. Брызги летели, как колотили белье. Звонко и радостно судачили, говор и шум плескались по всему берегу.
— Бабыньки, и-и-и… — взвизгнула вдруг молоденькая бабенка.
— Ты што, дура, испужалась я как, — вздрогнула соседка.
— Бабыньки, Еграша потонул!
— Ой, што ты?
— Как же, его шлепанец плывет!
— И впрямь! О, родимец, беги к бабе Фроське, и не чует она беды!
— Краул, краул, народу скорей!
— Ка-ра-ул! — залилась бабенка и, подобрав юбку, побежала по селу к Еграшиной избе.
— Караул! Тонут! Караул!
— Што, где тонут, говори толком? Выскакивали навстречу и стар и мал.
— Еграша потонул. Ой, Еграша!
Бежали все на берег к мосткам, а толстая Ефросинья, выудив на рогач шлепанец, размахивала им, как трофеем, и орала:
— Ратуйте, ратуйте, народ!
Вся деревня высыпала к берегу. С горы под руки тащили Еграшину старуху, она билась и причитала:
— На кого, на кого ты меня покинул, андел ты мой, белый.
— Багры, багры давай!
— Лодку!
— Спокойствие, граждане, спокойствие, — урезонивал председатель, одетый по-городскому, несмотря на жару, в кожаную куртку.
Выехало несколько лодок, заработали баграми, с берега потянули невод и повалили все вверх по течению, юркие комсомольцы заскакивали вперед.
Как всегда, дед Еграш надел шлепанцы, накопал червей еще с вечера, взял пару лепешек и зашаркал удить.
Как всегда, глядя на удаляющегося рыбака и на дрыгающие на спине хвосты удилищ, старуха ворчала: