Шрифт:
1. В лагеря
В Москве жара закупорила улицы, желтый воздух — от пыли не продохнешь.
А зато в поле разлилось тепло
Овражки развели густые брови кустарника я перекатывают камешки-голышки, пряча по ним родниковые ручьи. Где чибис спрашивает: «чьи вы, чьи вы», там либо озеро, как зеркало в рамке, в кувшинках и в тростнике, либо речка омутистая, игривая, нежится на песке.
А где слышится по вечерам лай собак, там либо бахча, либо хутор, а то село затерялось в просторах. Хорошо летом в деревне, хорошо!
Всю зиму мечтал молодой отряд о том дне, когда вырвется в лагеря. Ох, как мечтал! Бывало, затащат силой парня из другого отряда, что был уже в лагерях и с горящими глазами слушают его рассказы бесхитростные и увлекательные. Даже в звеньевой дневник запишут, когда был и о чем говорил побывавший в лагере.
Чем ближе шло время отъезда в лагеря, тем радостней и вместе тревожней билось сердце каждого и всего отряда.
Вдруг не отпустят дома? Вдруг завком не даст средств? Вдруг… эх, да мало ли вдруг, мало ли отрядов осталось, не побывав в лагере!
Но ребятам везло. Завком постановил, и общее собрание рабочих решило отработать по лишнему полдня, но дать пионерам средств на лагеря.
Узнала это Симка, пришла домой, а у самой радость так и просится вылиться.
Отец пришел, как всегда, немного усталый, такой нахмуренный.
«Ведь вот, я-то в лагерь, а папке опять работать полдня», — мелькнуло в голове. Захотелось подойти, как-то порадовать, поблагодарить отца.
Подошла, приткнулась курчавой головой, а сказать-то и нечего.
— Эх, папа, хорошо в лагерях, вот бы ты пионером был, — вырвалось вдруг.
Усмехнулся отец, убежала хмурь с лица и потрепал тихо по плечу.
— Не было у нас этого, не так росли.
Не прошло недели — разведка отыскала место для лагеря.
Кто не видал в Москве пионеров, идущих в лагеря! В задорных лицах, в веселом шаге, даже в звоне барабана слышится, что идут они в лагеря.
Шел отряд наш не хуже других. Симка победоносно оглядывала уплывающие мимо улицы, — казалось, каждая из них дразнилась и высовывала языки вывесок.
Ей захотелось высунуть язык самой и сказать Москве: — на-ка, выкуси, но сдержалась: в строю, брат, дудки. Скоро вокзал поглотил всех, потом тихо, с присвистом взял паровоз, и запели вагоны:
— Уезжаем, уезжаем, уезжаем; в лагеря, в лагеря…
— Везу! — рявкнул обрадованный паровоз, пересекая Окружную.
Место разведка выбрала подходящее.
За четырнадцать верст от станции
Когда выпустят кроликов из клетки на двор, они сперва удивятся, потом, почувствовав себя хозяевами, первым делом скакнут и кувыркнутся в воздухе, непременно лягнув ногами, дескать, теперь-то нам сам чорт не брат.
Наши ребята, скинув походные мешки, уподобились кроликам, только те молчали, а эти даже визжали от радости.
После такого, своего рода новоселья, принялись за устройство лагеря. Появились солдатские палатки, топоры, вожатый Петя бегал с веревкой и все размерял, где, что и какая палатка.
На другой день забелели гусиной стаей палатки у рощи.
Трое ребят, увидев, что скверно таскать воду высоко, ваялись за устройство водокачки. Конечно, не той, что подаст воду на всю Москву— немного меньше и проще. Вбили кол на бугре и другой с загогулиной в самой воде, привязали веревку и ведро на блоке и все. Ведро пустят, зачерпнется оно и давай, давай на гору. Ведь, здорово! — приступили к пробе.
2. Не по лагерному расписанию
— Тапы-лапы-лапы-тапы, — выговаривали вальки на мостках. Выселковские бабы стирали. Брызги летели, как колотили белье. Звонко и радостно судачили, говор и шум плескались по всему берегу.
— Бабыньки, и-и-и… — взвизгнула вдруг молоденькая бабенка.
— Ты што, дура, испужалась я как, — вздрогнула соседка.
— Бабыньки, Еграша потонул!
— Ой, што ты?
— Как же, его шлепанец плывет!
— И впрямь! О, родимец, беги к бабе Фроське, и не чует она беды!
— Краул, краул, народу скорей!
— Ка-ра-ул! — залилась бабенка и, подобрав юбку, побежала по селу к Еграшиной избе.
— Караул! Тонут! Караул!
— Што, где тонут, говори толком? Выскакивали навстречу и стар и мал.
— Еграша потонул. Ой, Еграша!
Бежали все на берег к мосткам, а толстая Ефросинья, выудив на рогач шлепанец, размахивала им, как трофеем, и орала:
— Ратуйте, ратуйте, народ!
Вся деревня высыпала к берегу. С горы под руки тащили Еграшину старуху, она билась и причитала:
— На кого, на кого ты меня покинул, андел ты мой, белый.
— Багры, багры давай!
— Лодку!
— Спокойствие, граждане, спокойствие, — урезонивал председатель, одетый по-городскому, несмотря на жару, в кожаную куртку.
Выехало несколько лодок, заработали баграми, с берега потянули невод и повалили все вверх по течению, юркие комсомольцы заскакивали вперед.
Как всегда, дед Еграш надел шлепанцы, накопал червей еще с вечера, взял пару лепешек и зашаркал удить.
Как всегда, глядя на удаляющегося рыбака и на дрыгающие на спине хвосты удилищ, старуха ворчала: