Пропавший мальчик, пропавшая девочка
Шрифт:
— Вряд ли что-то может случиться с нами, если мы пойдем туда днем
— Даже если он там, я, наверное, все равно не смогу увидеть его. — Джимбо нервно хихикнул. — А если скажу тебе «да пошел ты», ты ж все равно и без меня полезешь, так?
— Конечно полезу.
Джимбо глубоко вздохнул:
— Ну и когда же мы собираемся сотворить то, что я ни за что и никогда не собирался делать?
— Завтра с утра, — ответил Марк. — Хочу, чтоб у нас был большой запас времени.
Чем занимается народ в Миллхэйвене по воскресеньям в десять утра? Многие жители города, регулярно посещающие службы в церквях Святого Роберта или Горы Сион, успели вернуться домой, сменили рубашки и брюки — почти никто в Миллхэйвене больше не ходит в церковь в пиджаке — на футболки и шорты и теперь постригают лужайки либо что-то мастерят у верстаков.
В районе парка Шермана, бывшем Пигтауне, горничные меняют постельное белье в солидном отеле «Сент-Элвин». По дорожкам Миллхэйвенского загородного клуба рулят игроки в гольф и радуются при этом так, как могут радоваться только игроки в гольф. Бесшабашные дети носятся вокруг просторных общественных плавательных бассейнов в парках Хойт и Пуласки, где при температуре воздуха плюс шестьдесят восемь [22] вода пока еще слишком холодна для большинства купальщиков, независимо от того, насколько они молоды. Как-то раз июньским утром папочка привел нас в парк Хойт, и вода в бассейне была такой холодной, что губы у Филипа буквально посинели.
22
По Фаренгейту.
Единственным, кто еще спал на Сьюпериор-стрит, был Джеки Монэген: мучительное, со стонами, пробуждение предстояло ему лишь через пару часов. Марго Монэген ставит в духовку булочки с корицей. В доме номер 3324 Филип Андерхилл сидит на потертом и продавленном диване и будто бы делит свое внимание между развернутой на коленях газетой и орущим из телевизора напыщенно-важным евангелистом, одновременно размышляет о личности «убийцы из парка Шермана» и о том, сколько еще детей исчезнут, прежде чем его схватят. По соседству с домом погруженного в раздумья Филипа хрупкое спокойствие наполняет жилища Тафтов и Шиллингтонов. Тэд Шиллингтон вышел на задний двор и курит, лишь отчасти отдавая себе отчет, что в этот момент из окна кухни на него глядит жена. В точно такой же кухне через два дома к югу Линда Тафт убирает со стола после завтрака и сама себя шокирует, обнаружив в душе надежду, что мистера Хэнка Тафта внезапно хватит удар до того, как он зайдет на кухню и спросит, что сегодня на ланч.
В своем меланхолически-рассеянном состоянии Тэд Шиллингтон не замечает огненной шевелюры и размашистой походки Джимбо Монэгена, молча скользнувшего в поле его зрения. Когда Джимбо проходит между отвратительной восьмифутовой стеной и поваленным забором Андерхиллов, Тэд тоже не замечает. Так; же как не замечает фигуры Марка Андерхилла, бесшумно перешагивающего забор, чтобы присоединиться к другу. Мальчики быстро двигаются по переулку на юг к Таунсенд-стрит, не замеченные Тэдом Шиллингтоном, который почувствовал, что кто-то наблюдает за ним с усердием — если судить по ощущениям его загривка, — порожденным враждебностью. Не подозревая о пошлости и избитости своей мечты, он представляет, как было бы чудесно, если б его женушка Лаура Шиллингтон и муж Линды Хэнк Тафт открыли вдруг в себе тайное чувство настолько сильное, что оба упорхнули бы с Сьюпериор-стрит, держась за ручки. Может же такое случиться, почему бы нет? Почему удобное для всех решение не подлежит обсуждению? Почему оно автоматически отвергается?
Не говоря ни слова, ребята дошли до конца переулка и повернули на Мичиган-стрит. Полная решимости предельная сосредоточенность Марка вынуждает Джимбо видеть вокруг новые, более интенсивные и контрастные цвета: булыжники мостовой под ногами как-то по-особому ярко отливают зеленовато-серым, и это вызывает странное чувство грядущей потери — словно так было, но больше никогда уже не будет. В залитом солнцем конце переулка темным золотом искрится пыль. Джимбо никогда не видел такой красивой пыли: желто-белые солнечные лучи подсвечивают плавающие в воздухе частички — и незнакомое чувство сдавливает горло.
Они сворачивают за угол на ослепительную Мичиган-стрит. Приближающийся полдень будто поставил здесь плотную блистающую завесу, и сейчас они крадутся сквозь нее, как шпионы, как воры. Джимбо вдруг сознает, что в отличие от Марка он довольно сильно напуган, и вполовину сбавляет шаг. Марк бросает на него короткий взгляд: «Не трусь, дружище, ничего с тобой не случится».
— Да иду, иду, — бормочет Джимбо.
Вдоль по улице на всем ее протяжении не видно ни души, пустуют даже дворики и веранды, хотя Джимбо уверен, что как минимум половина соседей сейчас наблюдает за ними из окон. Напротив второго дома по пути на запад три огромных подсолнуха словно провожают их взглядами огромных черных глаз в обрамлении желтых ресниц. Обжигающие солнечные лучи нарисовали яркий ореол вокруг каждого подсолнуха; да и все остальное сегодня, замечает Джимбо, будто очерчено изумительными наэлектризованными контурами.
Спящий на крылечке старина Скип — сейчас самое тихое существо на Мичиган-стрит, думает Джимбо.
Марк идет по тротуару быстро, но без спешки, и Джимбо не отстает. Асфальт тротуара, кажется, поднимается вверх и вниз в такт их шагам, дом номер 3323 вдыхает и выдыхает, с каждым вдохом расползается ввысь и вширь.
Когда локоть Марка врезается ему под ребра, Джимбо спохватывается, что замечтался.
— Так, сейчас переходим лужайку, но не бегом Понял?
Не дожидаясь ответа, Марк поворачивается и неторопливо идет по траве. Его ноги отмеряют легкие ритмичные шаги, в такт шагам покачивается тело. С непринужденной грацией Марк заходит за дом и исчезает из виду прежде, чем случайный наблюдатель успел заметить, что он сошел с тротуара Рядом с ним Джимбо чувствует, что двигается как мул, как верблюд, как неуклюжее животное, неспособное прибавить скорость, не перераспределив вес собственного тела.
Когда Джимбо заходит за дом и перед ним открывается вся картина запустения, он раскрывает от удивления рот. Местами трава доходит до пояса! То, что Марк назвал «палаткой» — нелепая и грубая пристройка с почти отвесным скатом крыши, словно шрам на стене дома, — начиналось сразу за дверью в кухню и заканчивалось приземистой короткой стеной, выдвинутой футов на пятнадцать в заросший травой двор. Сляпанная кое-как, эта пристройка должна была, по идее, развалиться задолго до конца срока службы основного здания. Джимбо наплевать на то, как выглядит эта дурацкая «палатка», да он и не разглядывает ее.
— Так, порядок, — говорит Марк и шагает в заросли травы по чуть заметной тропке, которую, наверное, сам и протоптал накануне. Идя за ним следом, Джимбо видит, что дом дышит в такт каждому его шагу, и начинает паниковать. Марк говорит:
— Да не психуй ты, ради бога.
И Джимбо понимает, что вдохи и выдохи — его собственные.
Марк перепрыгивает через ступени к двери черного хода. Джимбо еле тащится следом Он замечает пустую филенку кухонной двери, заглядывает внутрь и видит то, что поначалу напоминает дымку или облако, а затем постепенно обретает очертания закопченного потолка кухни. Марк зловеще улыбается ему и прижимается плечом к двери. Затем просовывает руку в филенку. Улыбка Марка застывает, обратившись в гримасу. Ручка поворачивается, дверь распахивается. Губы Марка теперь — тонкая прямая линия, и он жестом зовет Джимбо идти за ним. Когда Джимбо ставит ногу на ступеньку, Марк сжимает его запястье и бесцеремонным рывком втаскивает друга в кухню.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. БАГРОВОЕ НЕБО
ГЛАВА 15
В детстве нам с Филипом порой выпадала честь выслушивать откровения папочки насчет женского пола — разумеется, когда поблизости не было мамы. Сущая правда о женщинах выкладывалась нам, когда мы сопровождали папочку в его субботних «выездах», что подразумевало визиты в дома его приятелей — как правило, тех, которых мама недолюбливала либо терпеть не могла. «Освежающие» остановки в местных барах и закусочных были связующими звеньями между протокольными визитами. Около трети всего времени Филип и я вместе с папочкой навещали его друзей в их домах и квартирах. Походы в бары занимали примерно столько же.