Прорицатель
Шрифт:
— Госпожа в беседке! — заявил им другой слуга, и они вновь углубились в сад.
— Яблони и виноград. Удивительное сочетание! — тонко улыбнулся Иероним.
Калхас пожал плечами и не пытаясь разобраться в иронии историка. Вскоре заросли расступились, открыв их взорам беседку.
Беседка была сложена из массивных брусков темного гранита. Столбы, поддерживавшие свод, оплетали плющ, виноград и еще какое-то растение с листьями, отливавшими восковым багрянцем. Вслед за Иеронимом Калхас поднялся по ступенькам и оказался в теплом душном полумраке.
— Кого это
Глаза Калхаса привыкли к полумраку быстро, и он увидел, что слова принадлежали дородной женщине, возлежавшей посреди беседки на ложе, усыпанном высушенными лепестками роз. Женщина села, свесив ноги и часть лепестков просыпалась на пол. Полы ее одежд на мгновение обнажили жирные ляжки — Калхас с трудом удержался от брезгливой гримасы.
Помимо толстухи в беседке находилось еще несколько девушек. Пастух видел, что они приподнялись на локтях и с любопытством рассматривают вошедших.
— Здравствуй, София, — мягко произнес историк. — Я привел к тебе нового друга стратега. Его зовут Калхас, он грек из Аркадии и… очень интересный человек. Но позволь полюбопытствовать, от какого занятия я вас оторвал?
— Мы занимались созерцанием, — ответила София. — Божественный Платон учит, что любое рассуждение невозможно без знания Блага и Прекрасного. А как их узнать? Только созерцая очами ума. Я приказала им забыть обо всем и сосредоточиться на Благе…
— Значит мы все-таки помешали вам, — с вкрадчивым сожалением проговорил историк.
— Ничего страшного. Не думаю, что сегодня они сумели бы вознестись в божественное. Мой повар сделал к обеду такую острую приправу, что вместо созерцания я прислушивалась к бормотанию в животе и боялась изжоги. Думаю, то же самое скажут и девочки. Правда?
К удивлению Калхаса хозяйка говорила это совершенно серьезно, словно и действительно повар прервал созерцание истины. В ответ на ее слова девушки не без облегчения стали подниматься с лож.
— Сидите, — приказала им София. — Хоть мужчина и незнакомый, смущаться его не надо. Я верю, что Иероним привел к нам доброго мужа.
Историк в знак одобрения этих слов выпятил нижнюю губу, а Калхас внимательнее взглянул на девушек. Судя по всему критерием для их отбора была не красота. Пастух увидел и дурнушек, и настоящих красавиц. Одеты они были примерно одинаково: в подпоясанные под самой грудью короткие хитоны, оставляющие открытыми икры. На девушках не было украшений и лишь тонкий аромат притираний говорил о состоянии семейств, отправивших их сюда.
Между тем София потребовала, чтобы Иероним рассказал о своем спутнике.
— Может быть, он сам сделает это? — предложил историк.
Калхас хмыкнул.
— Я не представляю, что мне надо рассказывать.
София всплеснула руками:
— Ну, хотя бы откуда ты родом?
— Из Маронеи, которая в Аркадии.
— Аркадянин? Замечательно! Ты, наверное, из тех кто приплыл в Тарс месяц назад?.. Вот как интересно! Расскажи, что сейчас творится в Греции! Как ведут себя спартанцы? Что Полисперхонт? Куда ушел Кассандр? — София принялась сыпать названиями городов, именами полководцев и политиков.
— Нет, нет, нет! — с трудом остановил ее Калхас. — Об этом нужно говорить не со мной. Считай, что я не интересовался тем, кто с кем воюет до тех пор, пока не отправился в Азию. Да и сейчас… особенно не интересуюсь. Пусть об этом думает стратег или, вот, Иероним. Я им доверяю.
София была разочарована.
— А чем же ты тогда занимаешься?
— Стратег приблизил меня… чтобы я иногда давал ему советы! — нашелся Калхас.
— Ничего не понимаю! — возмутилась хозяйка. — Вначале он говорит, что войны и политика его не занимают, теперь — что дает советы самому Эвмену! Как это понять, Иероним?
— Принимай как есть, София, — засмеялся историк. — Но относись к нему с уважением. За этим аркадским Паном приглядывают боги.
Необычайно заинтригованная хозяйка во все глаза уставилась на Калхаса. Девушки тоже смотрели так, словно сейчас у него вырастут рога, и он начнет совершать чудеса. Калхас укоризненно взглянул на историка:
— Не преувеличивай. Я обычный человек. Не слушайте его, Иероним шутит.
— Ладно. Будем считать, что я шучу, — согласился историк. — И, чтобы искупить свою шутку, расскажу о том, что моему спутнику не интересно…
Иероним пустился в описание событий, происходивших в Элладе и отвлек на себя внимание Софии. Калхас, прислонившись к стене, решил, что ему придется скучать. От нечего делать Калхас стал разглядывать девушек. Но уже через несколько мгновений он и думать забыл о скуке.
До этого густые тяжелые черные пряди волос закрывали ее лицо. Но когда историк принялся говорить об Олимпиаде, она откинула их в сторону. Тщетно — волосы все равно падали на лоб, укутывая непроницаемой завесой половину лица, плечо, локоть, которым она опиралась на ложе, стелились вдоль узкой руки. Но Калхас успел заметить небольшой, с узкими, не по-гречески вырезанными ноздрями нос, пухлые, не греческие же губы и большие, чуть удлиненные к вискам глаза. Странное лицо, лишенное и эллинской гармонии и восточной привлекательности. Что-то среднее между ними… нет, скорее совсем другое, не знакомое ни эллинам, ни Азии. Оно не было красивым — по крайней мере вот так, с первого взгляда, оно скорее отталкивало своей непривычностью. Однако запечатлевалось в голове сразу и — пастух понял это — надолго.
Странное лицо, странные волосы. Калхасу казалось, что они напоминают мех на шкурке какого-то животного — нежный, ласковый, мягкий. Но их было много, очень много и их цвет… Непроницаемо-черный, совсем как та чернота, что проглатывала звезды в ночь перед штурмом Танафа. Они не сливались с полумраком, как это свойственно всем темным предметам, они были сами по себе, выделяясь на сумеречном фоне беседки так же, как выделялись бы совершенно белые кудри.
Девушка с интересом слушала Иеронима. А тот, увлеченно рассказывая о событиях на Западе, чаще поглядывал на нее, чем на Софию, или других воспитанниц. Калхас ощутил легкий укол — где-то около солнечного сплетения. Внимание историка к этой девушке вызвало в нем чувство раздражения.