Прорицатель
Шрифт:
— Тьфу ты! — крикнул пастух, разом садясь и сгоняя с себя сонную одурь.
Перед ним стояла одна из собак и умильно блестела глазами.
— Иди, иди! — отмахнулся Калхас. Солнце уже клонилось к закату, пора было поднимать стадо. Калхас встал, потянулся, затем нагнулся к ручью, дабы ополоснуть лицо, и только тут обнаружил, что держит в руке нечто круглое.
Осторожно разжав ладонь, Калхас увидел тусклый стеклянный шарик и от неожиданности едва не выронил его. Сердце испуганно сжалось, а спина стала холодной от пота.
Он спит слишком чутко: никто не мог бы подойти незамеченным, чтобы вложить этот шарик в руку. И сам он шарика не подбирал, значит остается сон… неужели это было сном только
С трудом удерживая суматошные, беспорядочные мысли, Калхас сунул шарик за щеку и стал собирать овец.
Его прозвали Калхасом за умение угадывать. Как-то само собой он определял, сколько камешков зажато в кулаке, чья собака зарезала овцу, куда следует поехать, чтобы выгодно продать шерсть. Естественно, такое случалось не каждый день: Калхас чувствовал сам, когда он в состоянии угадывать, а когда нет; однако и того было достаточно, чтобы его знали в округе. Ему это нравилось, но всерьез свои способности он не воспринимал. Однажды он разговаривал с купцом, который часто ездил в Дельфы. Выпучив глаза, раздувая щеки тот рассказал ему о пифии, о расщелине в скале, о тумане, поднимавшемся ниоткуда, о тьме посреди ясного дня. Да и в Аркадии имелось Килленское святилище, состязаться с прорицателями которого Калхасу даже не пришло бы в голову.
Подобно всем аркадянам он был вполне доволен своей жизнью и только недавно стал раздумывать над ней. Лет двадцать пять назад его подкинули к дверям дома Тимомаха, человека, владевшего самыми большими стадами в долинах южнее Маронеи Аркадской. С тех пор Калхас жил в этом доме то ли на положении слуги, то ли как дальний родственник — пас овец, собирал хворост, стриг шерсть; чем еще он мог заниматься в Аркадии? Часто его брали в Маронею: выученный Тимомахом грамоте, он выполнял роль приказчика, следящего за привезенным товаром, пока сам глава семьи вместе с другими гражданами полиса голосил на агоре за Македонца, или за афинян, или по поводу какого-нибудь налога.
Дети Тимомаха, а у того было трое сыновей, давно обзавелись семьями. Хозяин говорил Калхасу, что тому тоже стоит подыскивать невесту, что он даст ему денег, поможет с хозяйством, но пастуху лень было думать о семейной жизни, и он забирался в горы, развлекаясь приключениями случайными, или постоянными, как этим летом. Ему жилось спокойно и безмятежно. Эти места миновала даже война Агиса Спартанского с македонским наместником Антипатром. Маронейцы ограничились шумом на агоре, да грабежом разбегавшихся по домам спартанских союзников. Конечно, про восточные походы Македонца любили поболтать все, однако далеко не каждый шел наниматься в его войска, когда в Маронею приходили вербовщики.
После смерти Македонца, правда, стало тревожнее. Никто не знал, как повернутся события. Полководцы Александра начали грызть друг другу глотки, а эта грызня грозила докатиться даже сюда. Как и во всей Греции, в Маронее молились богам, продавали лишнее и закапывали вырученные деньги в землю. Калхас, рожденный для предчувствий, ощущал грядущие каверзы судьбы лучше других. Но именно поэтому он всячески бежал от тревог. Не думал о далеких македонских сатрапах и даже нарочито путал в разговоре их имена. Из-за этого над ним посмеивались, но он молчал, пил вино, а иногда вдруг выворачивал по-козьи губы, строил себе большими пальцами рожки и принимался задирать особенных любителей посплетничать про Вавилонские дела. Многозначительный разговор тут же рассыпался и хмель благополучно топил серьезные темы.
В тот день, вернувшись с пастбищ, Калхас увидел, что в конюшне стоят несколько новых лошадей. Поначалу он не придал этому значения: его голова был занята Гермесом и таинственной стекляшкой. Прежде всего Калхас нашел шило, раскалил его и прожег в шарике отверстие. Потом продел сквозь
В доме Тимомаха были гости. Трое незнакомых людей жевали мелко нарезанную жареную баранину. Перед ними лежали головки лука, чеснока и стоял кувшин с вином. Увидев гостей, Калхас хотел уйти во двор, но Тимомах позвал его и велел сесть рядом с собой.
— Вот и он. Посмотри, какой стал, — сказал хозяин, обращаясь к одному из незнакомцев.
— Вырос. Не узнать, — кивнул тот. — Видишь, как смотрит? Значит, и он меня не узнает.
Калхасу чудилось в его лице что-то знакомое, но он не мог вспомнить, где видел этого человека. Прежде всего в глаза бросалось разрубленное левое ухо. Оно висело, словно лопух, и от этого гость походил на летучую мышь. На левой же руке отсутствовали мизинец и безымянный палец, а во рту — несколько передних зубов. Незнакомец жевал мясо, перекидывая его с боку на бок и наклоняя голову, словно волк. Тем не менее держался он со значением и не испытывал смущения из-за своих увечий.
— Здравствуй, Калхас, — сказал незнакомец. — Тимомах сказал мне, что тебя теперь зовут так.
— Здравствуй, — ответил Калхас. — Но я не знаю, как называть тебя.
— Дотим. Неужели ты не помнишь Дотима?
Дотим? Постепенно Калхас сообразил, кто находится перед ним. Давно, больше десяти лет назад, еще до войны Агиса с Антипатром, Тимомах нанял работника по имени Дотим. Молодого, сильного парня родом из Мантинеи. Он учил Калхаса щелкать кнутом и плести сеть для ловли рыбы. Какое-то время Калхас ходил за ним по пятам, восхищаясь тем, как тот ловко обхаживает девушек и разбивает носы своим соперникам. Но однажды Дотим исчез. Все решили, что он вернулся в Мантинею, однако через несколько месяцев стали поговаривать, что Дотим нанялся на Крит, где воевал против македонян.
— А потом воевал за македонян, — осклабился Дотим. — И очень доволен, что ушел к ним. Они знают, чего хотят и они своего добиваются. У них я никогда не голодал. Вначале они кормят, а уж потом думают, куда тебя послать. И платят. Всегда платят. Свои сидят без денег, но наемникам они платят… Впрочем, считай, что я уже не наемник. Я македонянин! — Дотим гордо вздернул голову и ткнул пальцем в Тимомаха. — Вот так вот, как сейчас с тобой, я говорил с Пердиккой, когда он отвоевывал Каппадокию для Эвмена. С Пердиккой!..
Шамкая и брызгая слюной Дотим славословил по поводу убитого три года назад македонского регента. Калхас смотрел на него одновременно с любопытством и омерзением. К тому, прежнему Дотиму человек, сидящий перед ним, имел очень отдаленное отношение. Если в первую очередь бросалось в глаза его увечье, то теперь Калхас разглядел глубокие морщины на лице, седину в волосах и усталую, дряблую кожу вокруг глаз. Дотим выглядел значительно старше своего возраста. Остальные двое незнакомцев были очень похожи на него, только война отметилась на них более милостиво — шрамами, а не отрубленными пальцами. Они дружно чавкали, дружно макали лук в жирную подливу и засовывали его в рот. Калхас еще не видел, чтобы люди съедали столько лука сразу. Ему казалось, что эти трое выбрались из Аида, а теперь старательно отшибали луком и чесноком мертвенный дух. Дотим, похоже, был главным в этой кампании, поскольку, поедая мясо, остальные не упускали случая одобрить кивком или неразборчивым мычанием его слова. Неожиданно Дотим перестал разглагольствовать о Пердикке и сказал Калхасу: