Прорицатель
Шрифт:
— Нет, это не киликийцы, — убежденно сказал капитан. — Это финикияне. Финикийские триеры. Или кипрские. Но, скорее, финикийские — слишком длинные и приземистые.
— Что они здесь делают? — спросил Дотим.
— Откуда я знаю? — пожал плечами капитан.
Лицо Дотима выражало тревогу.
— …Так. Раз боевые корабли, значит кто-то их послал. А кто пошлет сюда финикийские триеры?
На триерах заметили торговые суда. Калхас увидел, как черные борта ощетинились мерно передвигающимися ножками-веслами.
— Кто, кроме Птолемея, может заставить Тир, или Сидон отправить в эти воды корабли? — мрачно проговорил капитан.
— Надо
— Не получится. — Капитан указал на паруса. — Ветер гонит нас прямо на них. Попытаемся уйти к берегу. Если что, вытянем суда на мелководье, а там отобьетесь.
Корабли наемников стали поворачивать к берегу, но триеры без промедления повторили их маневр. Некоторое время те и другие соревновались в скорости, однако постепенно стало ясно, что финикияне успевают раньше. Казалось, что их корабли мчатся как бегуны на стадий, в то время как медлительные наемники топтались на одном месте.
— Опоздали, — невесело проговорил капитан.
— Хорошо. Пусть будет так. — Дотим взял из его рук рупор и отдал наемничьим судам команду приблизиться друг к другу. После того, как их борта оказались рядом, он перебросился несколькими фразами со своими помощниками на других кораблях. Судя по всему, они не теряли голову и знали, что делать. Закончив разговор, Дотим отобрал десяток самых сильных аркадян, остальным же приказал спуститься вниз.
— Сидите тихо и держите оружие в руках! — сказал он им. — Едва я крикну «наверх!»— выбирайтесь через люки и сразу же перепрыгивайте на ближайшую триеру. Мы сделаем так, чтобы они оказались рядом.
По его указанию матросы приготовили всевозможные крючья, кошки и начали привязывать к ним веревки, свободные концы которых закреплялись на палубе. Когда они справились с этим, Дотим подозвал отобранных наемников и дал каждому из них по крюку.
— Вы спрячетесь вот здесь, за выступом борта. Когда какая-нибудь из триер подойдет близко, я дам знак, и вы швырнете эти крючья. Швырнете так, чтобы они зацепились за триеру, после чего будете подтягивать к ней наш корабль. Если финикияне вырвутся, они пробьют нам тараном борт и оставят плескаться прямо здесь. Не думаю, что кто-нибудь доплывет до берега. Но если вы кинете крючья хорошо, то триера от нас не уйдет. Мы подтянемся к ней и убьем всех, кто будет сопротивляться. Вооруженных людей у нас раза в два больше. Все ясно?
Хмурые и сосредоточенные, наемники кивнули.
— Тогда прячьтесь. Быстро. Они уже близко.
Наемники начали устраиваться вдоль борта. Заметив, что Калхас стоит поблизости, Дотим взял его за предплечье.
— Ты будешь рядом со мной. Положи у своих ног пращу. Когда я отдам команду кидать крючья, бери ее и вышибай первого, кто поднимет на триере лук. Хорошо?
— Хорошо, — сказал Калхас и почувствовал, как страшно у него пересохло горло. Казалось, что глотку забило песком, проглотить который было невозможно. Сморщившись, он начал тереть горло ладонью.
— Что? — повернулся к нему Дотим. — Хочется пить? В первый раз мне тоже хотелось. Очень. Ладно, это надо перетерпеть. Пустяки… — Дотим расплылся в злой беззубой улыбке и, забыв о Калхасе, повернулся к финикийским кораблям.
Приближаясь, триеры постепенно замедляли ход. Калхас уже различал людей на высоких палубах. Их одежды поблескивали — он не сразу понял, что это латы. Латники густо стояли вдоль бортов и на носах кораблей. Калхас решил, что финикияне внимательно разглядывают торговые суда, что они чувствуют подвох и будут чрезвычайно осторожны. Подтверждая его догадку, триеры шли все тише и тише. Весла теперь не вгрызались в воду, а всего лишь поглаживали ее.
— Пожри их Кербер! — яростно пробормотал Дотим. — Чего они ждут?
Однако триеры, хотя и медленно, приближались. Физиономия Дотима начала проясняться. Он посмотрел на наемников, замерших с крючьями в руках, и принялся оценивать расстояние до финикиян.
— Нет. Еще далеко. Еще чуть-чуть подождем.
В этот момент Калхас тронул его за плечо и произнес:
— Это свои.
— Кто? — ошарашенный, повернулся к нему Дотим.
— Свои, — уверенно повторил Калхас.
— С чего ты взял?
— Знаю. — Калхас пожал плечами. — Этого не объяснить.
Несколько мгновений Дотим внимательно смотрел в его глаза. Потом пробубнил что-то под нос и взял в руки рупор.
С ближайшей триеры им уже что-то кричали. Вначале на финикийском, потом на персидском, на греческом языках. Дождавшись, когда они закончили, Дотим поднес рупор к губам и прорычал в него:
— Зевс и Деметра!
Люди на триере зашевелились.
— Повтори еще раз! — крикнули оттуда по-гречески.
— Зевс и Деметра! — вновь рявкнул Дотим.
На триере принялись бурно обсуждать его слова. Наконец там пришли к согласию и предложили, чтобы кто-нибудь с торговых судов подплыл к ним на лодке.
— Ох, Зевс-Спаситель, — проворчал Дотим, но приказал спустить лодку на воду. Хотя капитан пытался отговорить его от такого шага, вождь наемников настоял на своем.
— Если что-то произойдет, спросите с него, — криво усмехаясь указал он на Калхаса и полез через борт.
В люках стали показываться пастушьи головы. Капитан загонял их обратно, но его никто не слушал: все смотрели на Калхаса: кто с недоумением, а кто со страхом. Тот чувствовал взгляды наемников, они так и давили на его спину. Однако Калхаса не покидало спокойствие и уверенность. Сейчас он не гадал, сейчас он знал, а потому его ничто не могло испугать. Даже когда Дотим поднялся на палубу триеры, когда его взяли в плотное кольцо латные воины и долго не выпускали оттуда, он не волновался. Он терпеливо ждал. И нисколько не удивился, когда у борта финикийской триеры опять появился Дотим.
— Свои! Свои! Корабли Эвмена! Слава богам!
Всю дорогу Калхас чувствовал в себе двух людей. Один был знакомым и привычным. Он боялся, если надо было бояться, скучал, если было скучно, и с любопытством разглядывал все новое. Но рядом с ним присутствовал другой — незнакомый, хотя Калхас и не мог сказать: «чужой». Этот незнакомец только угадывался раньше, когда Калхас поражал собеседников своей проницательностью. Кто-то овладевал его губами и произносил именно те слова, что было нужно произнести. Теперь же этот «кто-то» оказался рядом, он сидел прямо у сердца, посреди груди. Если внешние события отвлекали Калхаса, он забывал о нем. Но стоило задуматься, или остаться в одиночестве, как он физически начинал ощущать присутствие чужака. Какая-то часть тела пастуха онемела, отделилась и теперь внимательно взирала на мысли и желания хозяина. Он терялся перед ней, умолкал, и сам начинал прислушиваться, приглядываться, хотя не слышал и не видел ничего.