Пророчество: Дитя Земли
Шрифт:
— Да! — с восхищением ответила Рапсодия. — Это невероятно. Я… — Она не знала, что сказать. — … Никогда не видела таких замечательных сокровищ.
Элинсинос радостно засмеялась. И ее смех поразил Рапсодию — высокий, напоминающий перезвон колокольчиков. Разве может столь огромное существо так смеяться?
— Хорошо, я рада, что тебе понравилось. — Элинсинос действительно выглядела очень довольной. — А теперь иди сюда. Я хочу кое-что тебе вручить.
Рапсодия удивленно заморгала. Про драконов всегда рассказывали, что они алчные существа, для которых их драгоценности превыше всего. В старом мире она слышала
С другой стороны пещеры висела сеть, удерживаемая гарпуном, глубоко вонзенным в скалу. Рапсодия вздрогнула, когда представила, какой силой обладал тот, кто так глубоко вогнал его в камень. Элинсинос протянула коготь и вытащила из сети тщательно отполированную лютню. Казалось, мастер лишь вчера закончил над ней работать. Элинсинос обвила лютню тонким змеиным хвостом и протянула ее Рапсодии.
Певица с благоговением взяла инструмент и принялась его рассматривать. Он находился в превосходном состоянии, несмотря на то что многие годы подвергался воздействию соленого воздуха и воды.
— Хочешь послушать, как она звучит? — спросила она у Элинсинос.
Переливающиеся глаза засверкали.
— Конечно. Я ведь именно для этого и вручила ее тебе.
Рапсодия уселась на перевернутую шлюпку и настроила лютню. Она почувствовала, как ее охватывает волнение.
— Что ты хочешь послушать?
— Ты знаешь песни о море? — спросила дракониха.
— Несколько.
— Они из твоего дома, из старого мира?
На мгновение сердце Рапсодии остановилось. Она ничего не рассказывала Элинсинос о своем происхождении. Дракониха улыбнулась, обнажив похожие на мечи зубы.
— Тебя удивляет, что я знаю, откуда ты пришла, Прелестница?
— Не слишком, — призналась Рапсодия.
Она прекрасно понимала, что дракону под силу почти все.
— Почему ты боишься говорить о своем родном мире?
— Если честно, я и сама не знаю. Люди из этого мира проявляют неуемное любопытство относительно моего прошлого, но крайне неохотно отвечают на вопросы о своем. Создается впечатление, будто намерьены дали клятву хранить тайну, будто им есть чего стыдиться.
Элинсинос понимающе кивнула.
— Человек, который тебя сюда привел, хотел узнать, намерьенка ли ты?
— Да.
Дракониха рассмеялась.
— Ты можешь ему сказать, Прелестница. Он и сам все понял. Это очевидно.
Рапсодия почувствовала, что краснеет.
— В самом деле?
— Боюсь, что да, Прелестница. В тебе есть огонь, время и музыка. Внутренняя магия — верный признак принадлежности к намерьенам, другие люди не обладают этими свойствами. — Она внимательно посмотрела на Рапсодию, которая опустила голову. — Почему мои слова тебя огорчили?
— Не знаю. Наверное, все дело в том, что намерьены не способны быть откровенными даже наедине с собой.
— Это вина Энвин, — сказала Элинсинос, и в ее голосе появился гнев. — Она заглянула в Прошлое и наделила его силой. Она в ответе за все. — В воздухе вновь повисло
— Какую силу она дала?
— Злую. Ф'дор.
Удары собственного сердца громом зазвучали в ушах Рапсодии.
— Что ты хочешь этим сказать, Элинсинос? Здесь разгуливает ф'дор? Ты уверена?
Глаза Элинсинос зажглись ненавистью.
— Да. Это демон из старого мира, он явился к нам слабым и беспомощным, но начал быстро набирать могущество. — Ноздри драконихи угрожающе раздувались. — Энвин знала, ей известно все, что происходило в Прошлом. Она могла уничтожить ф'дора, но предпочла впустить его в мои земли, чтобы, когда придет время, воспользоваться его услугами. Так и получилось. Она плохая, Прелестница. Она дала возможность ф'дору жить, хотя прекрасно знала, на что он способен, как знал и тот, кто увел его от меня. Он так и не вернулся. Я больше никогда его не видела. — Воздух вокруг них буквально звенел от напряжения, и Рапсодия услышала, как за стенами пещеры раздаются раскаты грома — так проявлялась связь драконихи со стихиями.
— Меритин? — мягко спросила она.
Гул стих, и на глазах Элинсинос вновь появились слезы.
— Да.
— Мне очень жаль, Элинсинос.
Рапсодия протянула руку и погладила огромное плечо, ее пальцы скользнули по множеству чешуек. Кожа Элинсинос была прохладной и будто подернутой туманом; Рапсодии вдруг показалось, будто она опустила руку в грохочущий водопад. В теле драконихи твердость необъяснимым образом сочеталось с иллюзорностью, словно оно не являлось плотью, а лишь результатом действия ее воли. Рапсодия быстро убрала руку, опасаясь, что ее может увлечь в этот водопад.
— Море его забрало, — печально сказала Элинсинос. — Он не покоится в земле. И я не могу ему петь. Как он может спать спокойно, если обречен бесконечно слушать рокот волн? Он никогда не узнает мира. — Огромная слеза прокатилась по чешуйкам и упала на заблестевший золотой песок.
— Он был моряком, — презрев осторожность, ответила Рапсодия. — Моряки находят покой в море, как лирины — под звездами. Через огонь мы отдаем наши тела ветру, а не земле, так и моряки вручают свои тела морю. Когда ты ищешь покой, важно не то, где находится тело, а то, где осталось сердце. Мой дед был моряком, Элинсинос, он рас сказывал мне об этом. Любовь Меритина здесь, с тобой. — Она оглядела множество сокровищ моря, коими была полна пещера. — Я уверена, что именно тут его дом.
Элинсинос фыркнула, но потом кивнула.
— Так где же моя морская песня? — осведомилась она. Тон драконихи так резко изменился, что по спине Рапсодии пробежал холодок. Она тронула струны лютни и заиграла простой мотив, негромко подпевая. Дракониха вздохнула, и от ее горячего дыхания взметнулись волосы Рапсодии, и ей пришлось сосредоточиться на своем огненном даре, вбирая жар кончиками пальцев, чтобы уберечь чудесный инструмент.
Элинсинос опустила голову на землю и закрыла глаза, впитывая песню Рапсодии. Дающая Имя пропела все печальные песни о море, не обращая внимания на огромные слезы, от которых промокли ее одежда и сапоги. Рапсодия знала, что иногда необходимо хорошо поплакать, чтобы смыть боль утраты, — она и сама в этом нуждалась. Почти все песни она пела на старом намерьенском, некоторые на древнем лиринском; Элинсинос либо знала оба языка, либо слова ее не интересовали.