Пророк с Луны, Ангел с Венеры. Новые земли
Шрифт:
Яблоки падают на землю, собаки рычат, когда у них отнимают кости; кроме того, весной расцветают цветы, а червяки, когда на них наступишь, сворачиваются.
Тем не менее крепко держится заблуждение, будто бы существует гравитационная астрономия, и всеобщее почтение к великой силе закона притяжения, якобы выраженного математически. На мой взгляд, с равным успехом можно утверждать, что он выражен фетишистски. Декарт был математиком не хуже Ньютона; позволительно сказать, что он изобрел или открыл аналитическую геометрию; между тем только патриотичные англичане позволяют себе утверждать, что Ньютон открыл дифференциальное исчисление. Декарт тоже сформулировал закон движения планет, и его символы не менее загадочны и убедительны для правоверных, но его закон выражен не в терминах гравитации, а в терминах вращательного движения. В 1732 году Французская Академия присудила приз Иоанну Бернулли за его впечатляющее математическое доказательство, столь же невнятное для остальных. Бернулли тоже вывел или считал, что вывел,
Засилье математики в астрономии раздражает меня по той же причине, по какой раздражала бы архитектура, если бы считалось, что храм или небоскреб должны что-то доказывать. Чистая математика подобна архитектуре; в астрономии она так же неуместна, как Парфенон. Математика произвольна — она не изогнет примой и не запятнает плоскости в угоду фактам. Во всяком хаосе есть малая доля единообразия: математик может высмотреть в этой сумятице квадраты, круги или треугольники. Если бы он просто чертил себе треугольники, а не прилагал свои диаграммы к развалинам древних теорий, его конструкции были бы столь же безвредны, как поэзия. В нашей метафизике на единообразие, разумеется, нельзя полагаться. И математическое выражение единообразия только очень приближенно может быть отнесено к планетам, которые сами по себе не окончательны, но являются частью чего-то большего.
Сэр Исаак Ньютон жил очень давно. Все его мысли были отражением его эпохи. Чтобы полностью оценить его разум, рассмотрим совокупность его трудов. Его любовь к цифрам проявляется, например, в книге о Пророчествах Даниила и в определениях значения одиннадцатого рога у четвертого зверя. Если в наши дни эти доказательства звучат не слишком убедительно, возможно, и другие его труды чуточку устарели. Не знаю, может, Юпитер и поет басом, хриплым или мощным, а также возможно, что существует формула соотношения между одиннадцатым рогом четвертого зверя и еще какой-нибудь величиной; я недоволен окаменелыми догмами, отложившимися из испарений подобных умов, но я сам, надо полагать, не слишком вещественен. В качестве общей идеи скажу, что мы теперь не строим кораблей по образцу кораблей времен Ньютона, и строительство, и транспорт с тех пор потрясающе или, может быть, чудовищно, изменились, но так или иначе они стали другими; и что принципы биологии, химии и других наук, кроме астрономии, теперь не те, что во времена Ньютона, независимо от того, верны они или обманчивы. Я недоволен тем, что из средневековых наук одна астрономия еще тормозит всеобщий прогресс, пусть даже настоящего прогресса и не существует.
Еще кое-что следует сказать по поводу кеплеризма и ньютонизма. Они ерзают. Боюсь, что пережитые испытания умудрили нас. Мы уже заметили неоднозначность кеплеризма, из-за которой его, как и все, рассмотренное нами, можно истолковывать как в ту, так и в другую сторону.
Ерзанье:
Забыть о собственном достоинстве, забыть о фактах, лишь бы соглашаться, лишь бы быть, как все, и обратить свою покорность к своей выгоде.
Согласиться с астрономами, что, конечно, три закона Кеплера — не абсолютная истина, но приближение, и что планеты действительно двигаются, как им положено двигаться по доктрине Кеплера — после чего требуется только доказать, что эта Земля — одна из планет.
Восхищаться ньютоновской «Principia» от первой до последней буквы, никогда, подобно прочим поклонникам, не видав ее в глаза; принимать в ней каждую теорему, понятия не имея, что они значат; соглашаться, что движущиеся тела повинуются законам движения и обязаны двигаться по одному из конических сечений, — и после этого требовать единственного доказательства, что эта Земля — движущееся тело.
Все убеждены, что три закона Кеплера доказывают движение этой Земли вокруг Солнца. Это ошибка. Почему-то во всякой всеобщей убежденности кроется ошибка. Мы уже говорили, что стоит предположить, что эта Земля неподвижна, и доктрина Кеплера с тем же успехом оказывается приложима к Солнцу, вокруг которого по эллиптическим орбитам на пропорциональных расстояниях движутся планеты, причем вся система вращается вокруг неподвижной Земли. Все наблюдения за движением небесных тел согласуются с такой интерпретацией законов Кеплера. Тогда остается только некоторое недоумение, почему, если можно считать эту Землю неподвижной или движущейся, кому как нравится, сэр Исаак Ньютон сделал выбор за себя и за других. Без единого факта, без малейших указаний в ту или в другую сторону, он предпочел думать, что эта Земля — одна из движущихся планет. Тут проявляется его «основательность», о которой мы столько читали. Он не писал книг о первом и втором роге этой дилеммы: он ею попросту пренебрег.
Для тех, кто склонен к противоречию, предлагаю упростить вопрос. Может быть, ему не нравится иметь дело с батареями интегралов, бомбардировкой кватернионов, трансцендентными функциями, коническими сечениями и прочими боеприпасами, накопленными астрономами…
Восхищайтесь ими. Соглашайтесь, что они приложимы к телам, движущимся вокруг Солнца. Потребуйте только доказать, что эта Земля — одно из таких тел. Чтобы разобраться со всеми подобными «доказательствами», обратитесь к нашим изысканиям и к нашим умозаключениям по поводу трех неясностей или к нашим нестерпимо мучительным попыткам писать об этих трех неясностях серьезно.
Мы начали с трех воплей восхищенных математиков. Мы пережили несколько сомнительных приключений, старательно притворяясь, что чудовища, или мелкие затруднения, нам в самом деле угрожают. Мы добрались — не до сердца системы, но до узелка недоразумений.
11
Мы уже видели, что самые блестящие вдохновения богоподобных умов, или самые заразные эманации больных умов, были направлены на попытку объяснить тот факт, что звезды практически неподвижны. Для моего собственного ума неподвижность звезд среди всех данных астрономии представляется наиболее определяющим обстоятельством. Чтобы объяснить, почему рисунок созвездий не изменился за 2000 лет, астрономы воображают невообразимые расстояния. У нас есть собственные мысли относительно видимой неподвижности звезд, но мы столкнемся с затруднениями, если астрономы когда-нибудь обнаруживали, что некоторые звезды движутся вокруг или вместе с другими звездами. Я намерен более подробно заняться историей профессора Струве и «спутника Проциона», чтобы пролить немного света на чистоту, точность и аккуратность астрономии, и ради умаления, или издевки, или пусть каждый выбирает слово себе по вкусу.
Заявление профессора Струве об открытии «спутника Проциона» было опубликовано в «Monthly Notices» (33–430) — 10 марта 1873 года Струве открыл спутник Проциона, измерил его микрометрически, проверил свои наблюдения троекратным определением углового положения, тремя измерениями расстояния и тремя дополнительными угловыми измерениями, обнаружив, что все они «превосходно согласуются». Речь не может идти об оптической иллюзии, заверил он, поскольку другой астроном, Линдеманн, тоже видел этот объект. Струве публикует таблицу своих технических наблюдений: звездное время, расстояния, угловые положения с 19 марта по 2 апреля, после чего ему пришлось прервать наблюдения до следующего года. В «Monthly Notices» (34–555) опубликованы итоги наблюдений. Струве пишет, что Оверс не принял бы этого открытия, если бы в истекшем году «спутник не проявил возрастания позиции, согласующегося с теорией». Струве пишет: «Это возрастание проявилось самым примечательным образом». Поэтому он находит «решительно установленным», что наблюдавшийся объект тот самый, который был вычислен Оверсом. Он говорит, что некий Цераский из Москвы тоже видел «спутник», «не будучи предупрежден, где его следует искать».
Однако — см. несколькими главами выше.
Могут все же сказать, что у других звезд есть спутники, которые двигаются, как им положено двигаться. Позднее мы обсудим этот предмет, полагая, что, может быть, рядом со звездами видели движущиеся огоньки, но что никогда звезда не обращалась вокруг другой звезды, как ей следовало бы с точки зрения палеоастрономии. Я основываюсь на аналогии, что никто, сидя в парке, не видел, чтобы деревья кружились одно вокруг другого, но при должной степени опьянения или увлечения астронома он мог бы испытать такую иллюзию. Мы сидим в парке. Мы замечаем дерево. Может быть, нам почему-то кажется, что это дерево движется. Затем в отдалении мы замечаем другое дерево, и наше живое воображение или что-то еще наводит нас на мысль, что это — то самое дерево, только удалившееся от нас. Далее мы замечаем дерево за деревом и, убеждая себя, что все они — то самое дерево, разумеется, приходим к выводу, что оно вращается вокруг нас. Точность и чистота наблюдений возрастают. Мы вычисляем его орбиту. Мы закрываем глаза и предсказываем, где окажется дерево, когда мы снова их откроем: и вот в результате того же процесса отбора и опознания мы находим его на «положенном» месте. А если мы разделяем почти всеобщую манию скорости, то решим, что проклятая дубина вращается вокруг нас с такой скоростью, что у нас возникают самые дикие ботанические теории. В этой аналогии нет никакой натяжки, если не учитывать фактор скорости. Гольдшмидт в самом деле объявил, что вокруг Сириуса имеется полдюжины светящихся точек, а Доуз заподозрил, что Кларк произвольно выбрал одну из них. Мы предполагаем, что вокруг Сириуса на разных от него расстояниях видели много слабых огоньков и что в первые, может, даже шестнадцать лет, астрономы не были полностью загипнотизированы и не выбирали те огоньки, которые им следовало выбрать, поэтому между расчетной и наблюдаемой орбитами не было никакого согласования. Кроме противоречий в наблюдениях, отмеченных Фламмарионом, см. другие в «Intel. Obs.» (1 -482). Затем проявилась стандартизация зрения. Так, в «Observatory» (20–73) опубликован набор наблюдений 1896 года, в которых «спутник Сириуса» помещаегся точно на положенном месте. Однако кроме этого списка наблюдений приводится другой, настолько отличный, что редактор спрашивает: «Не значит ли это, что имеются два спутника?»
Темные спутники требуют несколько более выделительного обращения. Как и переменчивые туманности — и не вращаются ли темные туманности вокруг светящихся? Примеры переменчивых туманностей см. в «Memoirs of R.A.S.» (49–214); «Comptes Rendus» (59–637); «Monthly Notices» (38–104). Могут сказать, что они не относятся к типу Алгола. Как и сам Алгол, что мы уже показали.
Под давлением фактов мы пришли к выводу, что звезды, которые выглядят неподвижными, в самом деле неподвижны, так что отныне для нас «собственное движение» также неприемлемо, как и относительное.