Прорвать Блокаду! Адские Высоты
Шрифт:
А мы и не наглеем. Мы просто хотим копаные ботинки посмотреть, чо…
Еж крутит в руках левый ботинок.
Я капитану:
– Слушай, дай померить, а? Интересно!
Капитан, ничтоже сумняшеся, снимает второй ботинок, отдает его мне и при этом прикрикивает на Ежа:
– Э! Ты на зуб-то не пробуй!
Когда ботинок оказывается у меня в руках, мы с Ежом смотрим друг на друга и…
– Бежим!!! – орем в один голос и выпрыгиваем из-за стола.
Сначала пауза, а потом Еж протягивает ботинок гэрэушнику и говорит:
– Хучь ты и капитан, а с вяццкими не связывайсо!
А потом все начинают ржать. Свой ботинок я придерживаю. Когда смех утихает, говорю:
– Слушай… А давай махнемся! Ты нам ботинки, мы тебе Ритку. А?
Теперь Рита возмущается уже в голос:
– Э… Мужики! А вы не это??
– А чо а? – перебивает ее Еж. – Ты – замуж, ботинки – нам. Всем – хорошо! Вот ты женат?
– Нет… – ошарашенно говорит капитан.
– Ща женим… Да не тяни ты пакши свои к лаптям! Лучше толы на Ритку разуй! Эвона кака баска девко-то!
Капитан аж в ступоре.
Потом я прекращаю шутку, отдавая ботинок. И мы пьем, пьем и пьем, снимая давление реальности на наши души.
А потом мы стреляем из ракетницы в черное небо, потом поем, потом идем домой, по очереди перенося Ритку через лужи на руках…
И ни разу не роняя ее…
Потом все расползаются по спящим землянкам. А я еще долго сижу у костра, гляжу на пламя, подкидываю дрова, пламя двоится, потом оно охватывает все небо и весь мир, я что-то шепчу про себя… А потом я засыпаю. Прямо у костра и засыпаю.
И снится мне почему-то зима. И горки. И с этих горок катаются люди и смеются. И только я плачу. Без слез, потому как они замерзли ледышками где-то глубоко внутри… Но я плачу.
Потому что так легче дышать…
Линия смерти
(Июль 1943 года)
Кашель замучил.
От сырости постоянно першит в горле. Вода везде – на дне траншей мутной жижей, в блиндажах под досками. Она бесконечно падает с низкого неба, словно серая рыболовная сеть. А когда дождь заканчивается – висит в воздухе влажной взвесью.
Самое противное – этот постоянный барабанящий звук капель по каске. Китайская пытка прямо.
И кашель, кашель.
Еще кашлялось от ядреной трофейной махорки, которую солдаты роты предпочитали родному эрзац-табаку. Огонек сигареты – не грел, но создавал иллюзию тепла. Курить приходилось по очереди – один прятался на дне траншеи и, зажимая самокрутку в ладонях, пыхтел как паровоз. Второй в это время продолжал следить за изувеченным лесом.
Русские снайперы не дремали. Они, словно ангелы смерти, подбирались к траншеям и стреляли на любой огонек, на любое шевеление, на любой звук. Их убивали, вызывая огонь минометов на указанный участок. Но русские, словно болотные призраки, появлялись снова и снова.
Иногда Курту казалось, что там, в глубине тумана, живет какая-то огромная гидра, которой отрубают одну голову за другой, но она никак не убивается. Даже наоборот – новые и новые головы лезут и лезут из серой тьмы. Лернейская? Да, кажется, так называл мифологическое чудовище учитель истории. Думал ли Курт, что станет Гераклом? Гераклом не из легенд, а по-настоящему. И русская гидра – реальнее некуда.
Время от времени Курта потрясывало – окопная лихорадка давала о себе знать. Проклятые вши… Бороться с ними было бесполезно. Они, словно русские снайперы, появлялись буквально через несколько часов после бани. А когда Курт последний раз мылся в бане? Недели три назад. На другом краю земли – в Севастополе.
Там тоже были тяжелые бои – очень тяжелые. Но лучше четыре раза взять Севастополь, чем провести один день в этих проклятых болотах. Одно проклятое комарье чего стоит…
Курт уже считался ветераном роты. Впрочем, на русском фронте ветераном становится тот, кто пережил хотя бы один бой. Пусть даже тебе всего лишь девятнадцать лет. За спиной был учебный лагерь в Позене, за спиной была Украина, за спиной был благословенный Крым. Да, там, на Мекензиевых высотах, рота потеряла половину своего состава. Русские моряки дрались как фанатики, не желая сдаваться. Но немецкая машина сломила даже их.
Когда они, победители Севастополя, ехали на север, никто не сомневался в том, что они едут брать Москву. Однако погода портилась, а они все ехали и ехали. Стало понятно, что цель – Ленинград, сердце Советов. Нет, конечно, начальство ничего не говорило, но солдатская молва – она порой умнее генеральных штабов, всех вместе взятых.
Ленинград… Камрады из группы армий «Север» опозорились в прошлом году, не сумев взять его, лишь замкнув кольцо блокады. И теперь парни Манштейна должны их научить, как брать большевистские крепости.
А погода портилась от километра к километру. Портилось и настроение – особенно когда встречались санитарные эшелоны и составы с битым металлоломом. Нет, конечно, Курт уже навидался раненых и разбитой техники насмотрелся. Но одно дело, когда это ты видишь на поле боя – там это привычная деталь пейзажа. Совсем другое дело, когда…
Вот едешь ты, разглядывая бесконечные поля и леса, за спиной пиликает губная гармошка – фельдфебель Шнайдер учится играть. Шульц, Хоффер и Вайнер смачно шлепают картами, на которых голые девки нарисованы, по дощатому ящику, застеленному газетой. Толстый Краузе жрет сало, нарезая его трофейным русским кортиком. И ласковый ветер шевелит волосы.
И на очередной станции напротив твоего вагона останавливается санитарный эшелон. Оттуда выглядывают забинтованные лица, слышны стоны и ругательства. И густой запах гниения и каких-то лекарств.
Или платформа останавливается. На ней искореженные куски разнообразного металла – танкового, самолетного или вообще не пойми какого. И от этих останков пахнет горелым мясом.
Или темной ночью, убаюканный стуком дождя по крыше вагона, вдруг ошалело вскакиваешь под истеричный крик господина лейтенанта: