Прорвать Блокаду! Адские Высоты
Шрифт:
– А пожрать не дадут, конечно…
– Дадут… Все бы тебе дали, Уткин. Солдат должон сам себе еду добывать!
– Я сейчас добуду. Я у тебя из мешка сейчас добуду!
– Я тебе добуду!
Чистились травой и лапами елок. Помогало плохо – больше растирали грязь с шинелей, чем счищали ее. Однако в таких делах процесс важнее результата. Это Кондрашов понял еще по училищу.
И снова – в путь. До расположения они добрались лишь к обеду. Ротный убежал докладываться о прибытии, а взводы, замученные тяжелым переходом, снова улеглись на мокрую, истоптанную сотнями сапог траву.
Лес шумел. Шумел не ветром, не листвой. Он шумел гомоном сотен, а может быть, тысяч голосов, ревом моторов, лязганием гусениц, ржанием лошадей. Дым полевых кухонь огромным полотенцем накрывал лес. Вкусно пахло – соляркой, осиной и кашами. Кондрашов слюну сглатывал что было мочи. Слава богу, ожидание продлилось недолго. Старший лейтенант Смехов вернулся, и первым его приказом было:
– Покормить людей!
Взводы разбрелись по указанным местам и вскоре с удовольствием скребли ложками по котелкам.
– Уткин, а Уткин! – сказал Пономарев, вытирая стенки котелка куском свежего, недавно испеченного хлеба. – Это чего у тебя на ложке выцарапано?
– Имя, фамилия. Адрес еще. А что? – степенно сказал рядовой, тщательно прожевывая гречневую кашу.
– А это ты зачем сделал?
– Мало ли… – Уткин откусил хлеб, пожевал, подумал, добавил: – Мало ли… Потеряю еще. А тут и адрес домашний. Поди, пришлет кто домой?
– Делать нечего полевой почте, как твою ложку домой слать! – гоготнули бойцы.
– Эх… Сейчас бы грамм сто… – вздохнул Пономарев, укладываясь на землю.
– Грамм сто, товарищ сержант, получают бойцы частей, участвующих в боевых действиях, – сказал лейтенант.
– А мы? Можно подумать, мы не действуем? – лениво ответил сержант, подставляя лицо под дождь.
– Еще не действуем. Мы, похоже, в резерве…
– Почта! Почта, мужики!
– Откуда почта? – удивился Кондрашов. Своего полевого номера они еще не знали.
Загадка открылась быстро. Оказывается, Рысенков получил письма на старый номер еще до отправки эшелона и раздавать письма не стал, дожидаясь прибытия на место. Теперь почтальоны бегали и раздавали треугольники и конверты бойцам.
– Степанчиков Иван! Здесь?
– Я!
– Корнеев! В каком взводу Корнеев?
– Здесь я!
– Туи… Туи… Туипбергенов!
– Тута я, таварища пачтальона!
– Васильев!
– Я! – гаркнул над ухом Кондрашова бас ленинградца.
Самому лейтенанту письма не досталось. Ну, ничего… Будут еще. Хотя маленькая обидочка все же царапнула по сердцу. Кондрашов тут же подавил ее. Ну, в самом деле, война же идет! Ну не успело письмо от мамы дойти. Почта же с перебоями работает. Дойдет еще. И от Верочки дойдет. Обязательно дойдет. Только вот… Надо первому ей написать. Он же тогда так и не смог ей сказать САМОЕ ГЛАВНОЕ. Вот она и не пишет. Впрочем, а чего ждать-то? Может быть, прямо сейчас написать?
Алеша Кондрашов схватился за свою командирскую сумку, стал расстегивать ее… Но вдруг передумал. А что ей писать-то? Вот когда в бой сходим, и фрицам наваляем, и медали получим за боевую отвагу и доблесть – вот тогда и напишем. А сейчас-то чего?
Размышления Кондрашова вдруг прервал крик. Страшный, утробный, дикий крик. Лейтенант вскочил, поправляя очки, и увидел…
Тот самый ленинградец Васильев бился на земле, сжимая огромным своим кулаком бумажный листочек:
– Ааааа! Аааа! ААААААА!
Он бил кулаками по земле и выл, выл, как воют только звери. Лейтенант оцепенел, увидав, как Васильев вдруг вскочил, схватил пулемет и побежал куда-то в лес. Сообразить успел лишь сержант, подставивший подножку бойцу. А потом прыгнул ему на спину и закричал:
– Помогайте!
Красноармейцы кинулись на помощь. Через несколько минут борьбы Васильев успокоился и глухо зарыдал, ткнувшись лицом в мокрую землю.
Лейтенант подошел к бойцам, удерживавшим Васильева, и попытался разжать кулак. Получилось это с трудом. Пальцы рядового были сжаты стальной судорогой. Кондрашов пробежался взглядом по первым строчкам, написанным аккуратным девичьим почерком.
Побледнел.
Пономарев крикнул ему. Крикнул, совершенно не соблюдая субординацию:
– Да что там, лейтенант?
– Васильева к медикам. Я сейчас вернусь…
Кондрашов встал и пошел к политруку роты. Пошатываясь. Пономарев недоуменно проводил его взглядом, а потом скомандовал:
– Слышали приказ?
Бойцы связали руки и ноги Васильеву своими ремнями и потащили его в санбат…
Рысенков уже спешил на крики вместе с командиром роты:
– Кондрашов? Ну что тут у вас опять? – раздраженно рявкнул комиссар роты.
На слово «опять» комвзвода не обратил внимания. Он просто молча протянул письмо Рысенкову. Тот его взял, начал читать… Руки его вдруг затряслись.
– Рота! Становись! – голос старшего политрука подстегнул красноармейцев. Они зашевелились, загремели амуницией и оружием, загомонили…
Мимо строя шагали, вглядываясь в лица бойцов, старший лейтенант Смехов и старший политрук Рысенков.
Пройдя мимо всей роты, они вернулись к центру.
– Рррота! Смиррна! – рявкнул Смехов. – Товарищи бойцы!
И замолчал.
– Товарищи бойцы! – повторил за ним Рысенков. И тоже замолчал. Потом из кармана достал тот самый листок бумаги.
Кондрашов закрыл глаза. Он понял, что сейчас будет.
– Товарищи бойцы… – голос старшего политрука, обычно уверенный и спокойный, вдруг показался лейтенанту хриплым и больным. Не в том смысле, что Рысенков вдруг простыл, а в том, что ему больно говорить.
– Товарищи бойцы… Это письмо… Это письмо получил один из наших товарищей. Сейчас я прочитаю его вам.