Прорыв Линии Маннергейма
Шрифт:
Чтобы не дать им пройти, нас расставляют часовыми метров через сто пятьдесят друг от друга. Командир ставит меня на пост, а с ним капитан НКВД. Тот говорит: «Смотри внимательней! Не стреляй, тут наши ребята ходят, документы собирают и оружие у убитых». Ушли они. Стою на посту, а местность почти открытая. Кругом трава старая да кустарник реденький. Вдруг вижу: идут двое в моем направлении. Кричу им: «Стой! Кто такие?!» Они молчат, все идут, и уже метров семьдесят от меня. Приглядываюсь: на них накидки, как плащи, с капюшонами на головах, на наших вроде не похожи. Опять кричу: «Стой! Стрелять буду!» А они все идут. Тут я винтовку вскинул и сразу выстрелил. Один упал, а другой побежал в сторону другого нашего поста. А от поста до поста недалеко, мы даже
На лыжах финны, конечно, хорошо бегали. Они у них широкие, прямо как наши охотничьи, только чуть короче. Был такой случай. В начале февраля послал нас командир в финское село, километров за пять от нашего лагеря. Ну, чтобы финна-проводника привели. Пришли в село, а там половина домов пустые стоят. Ну хорошо, глянули, где дым из трубы идет… Зашли в одну хату, там мужик лет сорока с бабой и ребятишек двое. Объяснили ему, как смогли, чтобы собирался. Повели его, руки связали и глаза завязали – так командир приказал. А один боец стволом подталкивает впереди себя по лыжне. А снегу в лесу до нижних сучьев намело. Если снег разгребешь под низ елки, там как шалаш получается. В пургу там часто отдыхали, прятались, курили. Финн как-то умудрился сдвинуть повязку с глаз и как дал на лыжах под горку со связанными руками и скрылся за буграми. Только мы его и видели, никто даже выстрелить не успел…
В марте бои стали затихать, и наш полк вывели в тыл. В апреле погрузили в эшелон и отправили в Бессарабию. Там после небольшой стычки стали лагерем, а уже в сентябре 1940 года я демобилизовался.
Воспоминания записал и любезно предоставил для публикации на сайте «Я помню» младший сын ветерана – Александр Гоигорьевич.
Лит. обработка: Н. Чобану
Гюннинен Эдуард Матвеевич
Я окончил 10 классов русской школы с отличием и в 1939 году поступил на первый курс физического факультета Ленинградского государственного университета. 17 ноября я вернулся из университета – лежит повестка из военкомата. Подобные повестки приходили и раньше к тем, у кого был предпризывной возраст. То надо анкету заполнить, то здоровье проверяли. Я пошел в военкомат без всякого удивления. Слуцкий военкомат располагался в Павловке, в крепости. Командир (тогда офицеров называли командирами) взял мой паспорт, порвал пополам и бросил в корзину. Я вздрогнул.
– Иди в 25-ю комнату.
Я пришел туда. Там было около 25 человек ребят из соседних деревень. Многих я знал, все были финны. Латыша отправили домой. Пришел начальник и объявил:
– Сейчас поедем в Петрозаводск служить в армии.
– Как же мы поедем? Мы ничего не сказали дома!
– Ничего. Напишете.
Ребята начали сильно шуметь. Никто ничего с собой не взял. Командир не обращал на это никакого внимания. Нас отправили в баню и побрили. Около 12 часов ночи командир сообщил нам, что не удалось договориться с транспортом и все могут идти домой. Была суббота, и он велел нам явиться снова в понедельник к 10 часам.
В час ночи я пришел домой, дома все беспокоятся, куда я потерялся. В понедельник я снова явился в военкомат. К месту службы в Петрозаводск нас привезли товарным поездом. Моя служба началась в 106-й дивизии, в штабной роте. Я хотел попроситься в артиллерию, но начальник сказал, что я «жидковат» для артиллерии. Меня определили в батальон связи телефонистом.
Какую форму вы тогда носили?
Форма была красноармейская. Служба шла по уставу Красной армии.
Как вы узнали о начале войны с финнами?
По радио, из газет. Конечно, у меня сразу возникли сомнения по поводу официальной версии. Но никто вслух ничего не говорил. Сначала было объявлено, что мы ведем переговоры с Финляндией, чтобы отодвинуть границу. Затем было объявлено, что Финляндия не согласна на эти условия, произошел обстрел на участке границы в районе деревни Майнила, поэтому советская сторона была вынуждена начать боевые действия. Казалось странным, что финны вдруг напали на нас. Но мы это не обсуждали.
В середине декабря наш батальон связи привезли в Ленинград. Здесь нас одели в какую-то странную форму. Она была из хорошего рыжего сукна, с накладными карманами, брюки галифе, яловые сапоги из хорошей кожи. Потом мы узнали, что это была польская форма. Как узнали, я уже не помню, но еще во время Зимней войны. Мы над ней посмеивались. Гражданин СССР и доброволец Финской народной армии в польской форме. Только вместо конфедератки у нас была шапка-ушанка с красной звездочкой. Осенью в Польше захватили трофеи, и нас одели в эту форму.
Наш батальон построили, одетые в такую же форму командир батальона и комиссар нам объявили:
– Товарищи, мы с вами являемся батальоном связи первого корпуса Финской народной армии.
По их лицам было видно, что они сами были сильно удивлены и плохо понимали, что происходит.
Комиссар батальона предупредил, что на территории противника надо соблюдать осторожность: мины, отравленные продукты, на деревьях – кукушки с автоматами. Нас посадили в открытый грузовик и привезли в Куоккалу (сейчас Репино). Все дома пустые, население ушло. Мы разместились в небольшом доме. На веранде яблоки, но приказ не трогать. Но кто-то рассказал, что видел, как солдат и политрук ели яблоки, и запрет рухнул.
Сначала мы ничего не делали, и это мало кого заботило. Я начал лазить по чердакам пустых домов. Там было много финских иллюстрированных журналов, я читал их часами. Удивлялся, как интересно иллюстрировано. У нас в СССР таких журналов не было. Удивляло и содержание: Гитлер в окружении детей, как у нас Сталин – «отец народов». Были и страшные картинки: два человека несли на носилках отрубленную голову Сталина. Комментарий я даже побоялся читать. Наиболее интересными были статьи о жизни в СССР, о советских порядках, о том, о чем у нас не говорили, – раскулачивании, арестах. Были статьи и о жизни в Финляндии.
Неужели командиры разрешали читать такие журналы?
Я никому не рассказывал. Читал иногда даже во время дежурства, но я не замечал, чтобы за нами кто-то следил. Один раз я поднялся на чердак. Вижу, что кто-то еще поднимается. А это оказалось зеркало, а в нем мое отражение. Удивляла также обстановка: в домах была хорошая мебель, каждая семья жила в отдельном доме.
Служба началась. В Куоккале я был включен в штат телефонной станции штаба корпуса и работал за коммутатором, включавшим 60 абонентов. Сначала коммутаторщиков было двое, дежурили по 12 часов.