Прорыв
Шрифт:
– - Вот теперь вижу, как выглядит Малюта Скуратов!
– - произнес Наум в бешенстве.
– - Ваши предшественники отрывали у живого человека голову. Вы можете повторить все это, я знаю. Кто вы, если вы смеете так говорить?
– Меня знают! Наум нервно повел длинной шеей.
– - С непредставившимися мне незнакомыми людьми я не разговариваю!.. Вот начальник ОВИРа Смирнов -- это представитель советской власти. Его имя известно и здесь, и за границей. А кто вы? Кто приказал вывернуть мне карманы, чтобы визы сами выпали? Пришли поучить МВД, как разделываться с "жидочками" во мгновение ока?
Позднее Наум узнал по описаниям друзей, что это
– - Я вас спрашиваю, кто вы?
Тишина становилась угрожающей. Наум демонстративно постукивал ногой по полу, ждал, пока тот уйдет...
Что говорить, это была в жизни Наума нелегкая минута. Он не выдержал устрашающего молчания, заговорил первым:
– - Приказа о моем аресте у вас нет! То, что вы хотите отнять у меня визы, я понял еще днем. Моя жена позвонила в Голландское посольство, говорила по-немецки... О вашем самоуправстве известно там, известно моим друзьям, сразу станет известно корреспондентам. Так просто это вам не пройдет!.. Но, прежде всего, ваше имя? С людьми без имени я разговаривать не буду!
"Свадебный" тяжело поднялся и, поведя широченными плечами, точно намереваясь броситься на Наума, вышел из кабинета.
Старшим остался начальник ОВИРа Смирнов. Он достал пачку папирос, зажег, протянул пачку Науму (остальные стояли по углам, не шелохнувшись). Уставясь на Наума удивленными серыми глазами, принялся уламывать его с сердечными интонациями в голосе: -- Я говорю тебе, как отец. Положи визы, тебе же лучше будет... Наум взял из пепельницы обрывок бумаги, поджег от папиросы и, протянув руку над столом, ладонью книзу, поднес желтое пламя к ладони.
– - Я оставлю вам свою руку, но не визы!
– - Хватит!
– - воскликнул Смирнов, когда кожа на руке Наума стала чернеть от копоти и огня.
– - Не надо!
– - И вытер лицо платком.
– - Вот Федосеев визу отдал, а ты чего-то сопротивляешься.
– - Федосеев русский, а я -- еврей! Есть разница?
– - Наум, ты не расист. Нам это известно. Не прикидывайся!
– - Да, не расист!.. Просто евреев травят две тысячи лет. Раньше начали... Это -- Алеф!
– - Он загнул палец.
– - Бет!
– - Он загнул второй.
– - Я из той семьи, где один дед был комиссаром, второй раввином, который не пожелал уехать при подходе немцев, потому что еще не были вывезены дети. Гимел!
– - Я сын Иосифа Гура. Его вам не надо характеризовать?
– - Не надо!
– - торопливо ответил Смирнов и снова вытер платком лицо, шею.
– - Далет! Гуры попали в тиски между Сталиным и Гитлером и на две трети уничтожены. Уцелевшие имеют право на самооборону? Смирнов замахал обеими руками: мол, хватит, хватит... Наум вглядывался в широкое, лопатой, морщинистое лицо Смирнова. Лицо крестьянина, а вернее, затурканного председателя колхоза, которого зачем-то нарядили в милицейский мундир с погонами полковника. Красные глаза Смирнова слезились, лицо было предельно усталым, но не злым. Наум пытался постичь: они хотят его сгноить в Сибири, как обещали на заводе, или это просто какая-то задержка? Что происходит? Курили молча.
– - Вот что, товарищ Смирнов, -- предложил Наум.
– - Визы я не отдам. Но, если по каким-либо причинам мой отъезд завтра невозможен, я могу согласиться только на одно: мой отъезд будет отложен! Виза будет продлена. Здесь же. И возвращена.
Смирнов, вздохнув и поднявшись со стула, сказал, чтоб Наум подождал полчаса. В приемной ОВИРа.
Наум вышел в приемную, где сидела, сжавшись в комок, Нонка с еще не стертыми грузинскими бровями, а поодаль, совершенно независимо от Нонки, вполоборота от нее, бородатый Шинкарь со скрещенными на груди руками штангиста-тяжеловеса.
– - Горим?
– - шепнула Нонка.
– - Пока еще тлеем, -- едва слышно ответил Наум и стал в удивлении озираться. По приемной начали сновать какие-то высокие чины, прибыл и торопливо поднялся по лестнице незнакомый генерал КГБ. С его делом, понял Наум, связаны большие чины. Знать бы, что стряслось. Смирнов намекнул бы, будь это во власти ОВИРа... Наум принес Нонке стакан воды на случай, если ей станет плохо. Тут, наконец, Наума позвали.
– - Мы согласны, -- объявил Смирнов изнеможенно.
– - Мы продлим вашу визу.
В углу колыхнулся подтянутый, молодцеватый капитан МВД Золотухин, спросил, может ли Наум дать слово джентльмена, что он не попытается уехать в течение десяти дней, на которые будет продлена виза?
– - Даю!
– - ответил Наум, чувствуя, как бросилась в лицо кровь. Наум не верил ни одному слову чиновников, поэтому процедура подписания виз была не совсем обычной. Он сбегал вниз, взял у Льва Шинкаря только свою визу. Принес, положил перед Смирновым. И тут выскочил из своего угла Золотухин. Бойко выскочил он, по-скоморошьи, воскликнул весело: -- Давай, я подпишу! Полковник Смирнов сказал мрачно: -- Брось шутки! Надо звать Окулову.
В России без имени-отчества называют либо малознакомых людей, либо тех, кого очень не любят.
– - Окулову зови, говорю!
– - повторил Смирнов. Неслышно вошла Окулова в "партикулярном платье", как говаривали в старину. Не в обычном своем платье-костюме цвета беж. А в черном, со складочками, плиссе-гоффре. Похоже, собиралась в гости или в кино, а ее завернули на работу... Дальше началось нечто неземное. Наум глазам своим не верил. Подполковник КГБ Окулова взяла ручку и, тряхнув своим плиссе-гоффре, написала на визе своею собственной рукой: СМИРНОВ. После чего начальник ОВИРа полковник Смирнов достал большую государственную печать и, подышав на нее, приложил ее к документу.
"Боже!
– - мелькнуло у Наума.
– - Право подписи у Ведьмы с Лубянской горы! А советская власть только на печать дышит... Ведьма-то сидит на ней верхом обеими своими половинками".
У Наума появилось ощущение, что он попал в подземное царство. Увидел то, что советский гражданин видеть не должен. 'Теперь точно -- или выпустят или убьют. Ведьму подглядел... на работе!" Он протянул руку, еще не веря, что виза с ведьмикой подписью "Смирнов" окажется у него. Нет, дали. Он взглянул на дату выезда -- все так, через десять суток! И -- повернулся к Окуловой, которая, как всегда, смотрела куда-то вбок отсутствующим взглядом. Спросил, как шпагой кольнул: -- А если в тот день не будет самолета, что тогда?
Окулова впервые взглянула на него в упор. В пронзающих человека ведьминых очах таилось бешенство. Оно прорвалось и в голосе, дрогнувшем от бессильной злобы: -- Ни одного лишнего дня держать мы вас не будем! Тут только Наум поверил, что, похоже, когти подобрали. Выпустят жертву...
Спокойненько спустился к Шинкарю, сидевшему в той же позе, недвижимо.
– - Господин памятник Льву Шинкарю, -- громко сказал он.
– - Вольно! Гоните остальные бумаги.
Когда продлили остальные визы и вышли из ОВИРа, "топтун" наружного охранения в шляпе, натянутой на уши, сказал Науму мрачно, вынырнув на мгновение из темноты: -- Что? Свою "я" показал?! И тут же исчез.