Прощальный подарок зла

Бекир Али, правитель города Н., еще издали заметил карету, едва та появилась на большой дороге: сначала это был маленький жучок, потом — стремительно приближающийся черный ящик.

— Спаси, Аллах! — пробормотал Бекир Али, разглядев на облучке официальную эмблему. Выходит, тоска, мучившая его весь этот нескончаемый октябрьский вечер, который он, хоть и был суеверен, уже не раз проклинал вроде бы безо всякой на то причины (мать, помнится, говорила ему, что никогда нельзя проклинать дни, даже если они мрачны, как ночи), напала на него неспроста.

Стоя у окна, он смотрел на подъехавшую к дому карету, на кучера, спрыгнувшего с козел и принявшегося стучать в ворота, на своего дворецкого, который, открыв створы, заторопился вверх по ступеням крыльца.

Запыхавшийся дворецкий говорил сбивчиво, но Бекир Али понял: высокий чиновник — прямо из Долма-Бахче, дворца султана.

"Великий Аллах, защити!" — повторил про себя Бекир Али и, как ни старался, спускаясь по лестнице, не держаться за перила, все-таки пару раз ухватился за них.

Прибывший чиновник ожидал его в большой гостиной. Бекир Али, несмотря на богатый опыт, не смог сразу определить подлинный ранг гостя. Запыленная одежда не соответствовала его важному, высокомерному виду, а тому в свою очередь — взгляд глубоко посаженных глаз, усталых, словно у человека, которому смертельно хочется спать. Бекир Али знал, что именно бессонница придает глазам такое выражение.

— Я прямо из столицы, с особой миссией, — проговорил гость, запустив руку в прорезь плаща и доставая свернутую в свиток бумагу.

Бекир Али взял свиток, развернул, но не смог ничего разобрать, кроме слов "Дворец Долма-Бахче, Общий отдел" и знакомой печати внизу. Он поцеловал бумагу в том месте, где стояла печать, почтительно склонился и, свернув документ, отдал его гостю.

— Добро пожаловать в мой дом, для меня это большая радость. Долгая дорога, наверно, утомила вас.

Гость развел руками:

— Дорога изнурительная. А постоялые дворы — так хуже некуда.

— Верно, верно, — поддакнул Бекир Али. — Когда мне самому нужно ехать в Стамбул, я заранее ужасаюсь, когда подумаю, что мне предстоит. Кроме Старой Корчмы, на выезде из Янины, и еще одной, возле Каваллы, все остальные — позор, да и только. От вшей и клопов никакого спасения нет.

Бекир Али почувствовал, что слишком много говорит, но остановиться не мог. Он давно заметил, что есть люди, одно присутствие которых создает гнетущую обстановку, а если еще и молчать, то станет просто невыносимо. Приезжий был именно из таких.

Стараясь почему-то не встречаться с ним взглядом, Бекир Али говорил о скверных дорогах, об усыпальнице Дервиша Улемы, до сих пор не отремонтированной несмотря на неоднократные предписания, о таможне в Ибрик-Тебе — из-за здания да и самих таможенников складывается дурное впечатление о стране, особенно у иностранцев…

Поняв, что перебарщивает, он внезапно прекратил свою болтовню — гость слушал его с таким равнодушием, словно ему никогда не доводилось, да и впредь не придется ездить по этим дорогам.

На мгновение Бекир Али даже растерялся. По счастью, в следующую секунду он вспомнил о хамаме.

— Я полагаю, что после такой дороги, баня была бы…

— О да, с удовольствием, — сказал приезжий.

На веранде, куда Бекир Али вышел подышать свежим воздухом, слышались привычные домашние звуки. В специально отведенной комнате устраивались двое сопровождающих высокого гостя. С кухни доносилось бренчание посуды. Бекир Али снова вздохнул. День тянулся бесконечно долго.

Он вспомнил усталые глаза гостя, его пропыленную одежду, во внутренних карманах которой могли лежать бог знает какие секретные бумаги, и снова пробормотал: "Спаси, Аллах!"

На миг он замер, словно охотник, выслеживающий дичь. Потом крадущимися шагами вернулся в гостиную. Все так же на цыпочках прошел по узкому коридору, открыл дверь и оказался в длинной глухой комнате, свет в которую проникал только через слуховое окошко. За стеной слышалось журчание воды.

Бекир Али осторожно снял со стены медное блюдо и припал глазом к маленькому отверстию. Из-за пара движения человека по ту сторону перегородки казались замедленными, словно давались ему с большим трудом. Бекир Али почувствовал слабость в коленях. В эту дырочку он подглядывал за чиновниками, приезжающими из столицы, всякий раз, когда сомневался в правдивости их слов или хотел угадать истинную цель их поездки. Он твердо знал: то, что скрывают глаза или слова, выдает голое тело. Там, в облаках пара, среди голых стен, как ни в каком другом месте, человек обнажает свои тайны. Там выходят наружу алчность и вожделение, сомнения и решимость, тайный страх, раскаяние и готовность идти по трупам.

Бекир Али едва сдержал вздох. Тело гостя не выдавало ничего, кроме пережитых страданий, словно не струйки горячей воды касались его, а невидимые розги.

"Этот человек или сумасшедший, или святой", — подумал Бекир Али. Его движения не сообщали ничего, они, казалось, лишь о чем-то вопрошали, чего-то требовали. По его телу невозможно было даже понять то, что Бекир Али всегда видел едва ли не с первого взгляда: нравились ли ему женщины или мальчики, или же он предпочитал, чтобы с ним занимались любовью мужчины. Сколько раз использовал это Бекир Али, особенно последнюю склонность, чтобы опорочить чиновников, казавшихся совершенно неуязвимыми.

Он оторвался от дырки в стене, только когда гость стал вытираться полотенцем.

Спустя некоторое время оба сидели на миндере [1] в гостиной, в широкое окно виднелась часть веранды. Бекир Али был удручен. Он с трудом подыскивал слова, чтобы не дать угаснуть беседе, которую он, как хозяин дома, обязан был поддерживать. Приезжий явно предпочитал отмалчиваться. "Это не гость, а ворон какой-то", — подумал Бекир Али. Приезжий рассеянно смотрел в окно, как день клонится к закату, после бани глаза его казались еще более усталыми.

— Так вот, значит, какая она, Албания, — тихо проговорил он, будто разговаривая с самим собой.

— Вы здесь впервые? — поинтересовался хозяин дома.

Гость утвердительно кивнул.

Он еще несколько раз кивнул, словно продолжая отвечать на вопросы, которые задавал ему кто-то невидимый. "Сам черт, может быть", — подумал Бекир Али. Покивав, гость вдруг произнес все так же тихо:

— Как жаль…

У Бекира Али ёкнуло сердце. Что значит это, будто случайно вырвавшееся "как жаль"? Кого ему жаль? И почему?