Прощание с райским садом
Шрифт:
Веня несколько лет ежедневно корпел над изданиями Управления – методиками проведения экспертиз импортных партий грузов, поступающих в разные места империи. Благодаря ловкому перу его заметил сам министр и однажды взял в командировку. Вокруг министра, переведенного сюда из таинственных верхов КГБ, был ореол священного ужаса. Но он так не воспринимал этого сурового дядьку с медальным профилем и стеклянными глазами, вел себя с ним как обычно со всеми начальниками, и даже позволял некую непринужденность.
Тот был удивлен, прочитав составленный им отчет о командировке, похожий на драматическое сочинение, но ему понравилось.
Может быть, Веня чем-то приглянулся
С тех пор Веня был под пеленой дружелюбия и всепрощения, и видел в сотрудниках милых и доброжелательных друзей. К нему относились странно, с каким-то подобострастием. Может быть, все решили, что он особа, приближенная к императору.
3
Первая любовь не забывается. В Вене до сих пор сохранилось ощущение благородства и правдивости высокой и тонкой девушки с бледной аристократической кожей лица, с длинными тонкими руками, которые она естественно элегантно заламывала в такт словам.
Казалось, он не был способен на любовь, которая потрясла бы все существо. В нем стыла некая "замороженность" души, неизвестно откуда. Как будто боялся открыться, так безопаснее. Видимо, не от жизни одиночки – он ведь совсем не одинок. Наверно, в нем была некая крестьянская закрытость, от предков, крестьян-единоличников, которых загнали в колхозы, разорили или раскулачили и увези в теплушках куда-то в Сибирь, и они привыкли быть суровыми к себе и другим, с жертвенностью на месте сердца. Могли так же сурово вкалывать и работягами, повинующимися понуканиям партии перевыполнять задания, и председателями колхозов, выбивающими трудодни, и вертухаями в лагерях.
В нем явно были гены предков, которые его направляли. Отец был счетоводом, мнившим себя интеллигентом, мать домохозяйкой, всю жизнь вкалывающей, чтобы прокормить семью. Хотя дети померли – от голода после войны, кроме него. Никаких препятствий, чтобы жить, он не видел. Не думал, что власть виновата в драме народа, и не было желания изменить мир, смотрел на все по-телячьи. Виновата человеческая природа, рок, то есть наша история, которая вся шла в войнах, небрежении к человеку. А нынешняя власть – лишь частица этого продолжающегося небрежения к человеку.
Отсюда желание заострить отношения – посмотреть, каков он, люди, на самом деле. Подобно Гоголю в его ««Выбранных местах из переписки с друзьями», где автор его поразил, что не знает общество и хочет «пощупать» его, выпустив «заносчивую, задирающую книгу», «встряхнуть всех» и с помощью их мнений исправить книгу. За что и кляли его современники.
Веня увидел ее на филфаке университета. И слегка обалдел – от ее гибкого тела, с голой полоской талии под заламывающейся кофточкой, исходило голубое сияние. Может быть, это сияла белая кофточка и голубая плиссированная юбка, не знал. Она шла, с сумочкой через плечо, похожая на учительницу, в больших очках в тонкой оправе, которые ей очень шли.
Сразу узнал абстрактную грезу юности. Все его наивные увлечения показались вторичными. Она затронула ту часть его души, что, еще до «замороженных» генов предков, была чиста и невинна. Значит, в нас заложена природой такая дивная встреча? Как мог прожить без этого чуда раньше?
Она из семьи партийного деятеля, после университета стала работать редактором в рекламном издательстве. Она казалась такой женственно серьезной, независимой, что он бы поверил каждому ее слову.
Что могло ее привлечь в иногороднем нищем студенте? Может быть, провинциальная невинность? Впрочем, тогда не было резкого разделения на богатых и нищих. Они стали встречаться у ее подруг.
Она не хотела большой свадьбы. Он тоже не любил открываться большому числу людей в этом стыдном деле. Нищему студенту жениться, что подпоясаться.
Свадьбы не было, просто расписались в загсе. Начали жить в ее квартире (родители жили в новой квартире, оставив свою в честь ее поступления в университет), где он и стал «примаком».
В двухкомнатной квартире стоял старинный черный рояль, и была библиотека от ее предков. Тома классиков. «Всемирная новь» 1910 года – о смерти Льва Толстого, смерти сиамского короля и благородстве премьера Франции Бриана, который подавил забастовку железнодорожников, о «новомодных» фасонах платьев до пят и закрытой шеей; рассказики из жизни графов, сражениях и рыцарском благородстве аристократических героев, полет на дирижабле, переезд на автомобилях, похожих на экипажи. Издание Лермонтова 1892 года с безапелляционными утверждениями в предисловии: «…по происхождению шотландец», и о страданиях его убийцы Мартынова. Листал стихи поэта и вспоминал, как жил ими в детстве. Даже в первом дневнике торжественно начертал эпиграф: «Каждый день/ Я сделать бы хотел, как тень/ Великого героя, и понять/ Я не могу, что значит отдыхать». Старые листы, старый мелкий шрифт с «ятями». У него разное восприятие текста, если шрифт разный. И тот самый запретный томик Гоголя с ржавой обложкой «Выбранные места из переписки с друзьями» 1900 года.
Родители Кати жили своей жизнью, хотя издалека опекали дочь.
4
…Прошло несколько забитых работой и бытом лет. У Горюновых появился ребенок, лупоглазая дочка Света, взирающая на папу всем своим маленьким существом. Сначала ему надоедали одни хлопоты вокруг нее. Но потом это ушло, хотелось спать рядом, видеть у лица ее мордочку сонную, и откинутыми, как у зверька, ручками.
От нее не отходил кот Баська, тоже чистое существо, обладающее той же притягательной силой любви. Чем человечек отличается от животного? Адам и Ева тоже жили в раю, как животные, без забот, инстинктами, не зная фраз, ибо мысль изреченная есть ложь. Света терзала, мяла кота, но тот терпеливо сносил пытку, видимо, зная, что она ребенок.
Из дневника.
Я сидел в своей спальне-кабинете, делал стенгазету.
Приковыляла Светка, воззрилась на ручку, что я там пишу.
– Ты что там ручкой… дррыгаешь?
Я оттаял, словно и не было обязанностей. И дал ей лист бумаги.
– Давай, ты будешь одной ручкой писать, а я другой, ладно? Что мне нужно, то и буду делать, а ты – что тебе нужно, то и будешь делать.
Она бормотала:
– Здесь я напишу про Мальвину рас-скас. Вот у меня еще есть, где писать. Можно еще здесь написать, досюда и вот еще туда.
Скоро ей надоело, и она поплелась в свою комнату. Там, в центре стены, любимый наш ее портрет в маминой шали, с восторженным взглядом, отрешенно впившимся во что-то удивительное вверху. Она беседовала со своим портретом, играла с ежиком-матросом.
Света жила, как Ева в раю, где сплошь счастье любви к тебе, и можно ничего не делать, или что хочешь. Я погружался в единственный свет, в котором нет ничего беспокоящего, словно здесь достигал полного успокоения, душевного исцеления. Здесь рай, где отношения чисты, и нет вранья, обмана, измен, где хотел бы жить вечно.