Прощание с весельем
Шрифт:
Иван Иванович резонно отвечает ему:
— А у нас здесь, значит, безударная стройка? Ну-ка, вспомни, что там рядом с магазином сооружают? А с тем же кафетерием?.. Станцию метрополитена! Первого в Сибири! Так почему же эти курвецы не там ударяют, а здесь ошиваются? Почему? Или, может, это одни и те же? На время только вылезают — двадцатник сшибить. Разберись, раз ты корреспондент. Обнадежь старика.
Плохо ему, Ивану-Ивановичу, очень плохо. Хотя он теперь и вина не пьет, и не курит. Но улучшения заметного нет. Скорее, наоборот: худой стал, задумчивый. И на
Но это он, думаем, так: пугает их черным юмором, настроение срывает.
А старуху свою, когда она на него однажды набросилась: «Дурак ты, дурак старый! Чего мелешь-то, подумай?» — успокоил.
— Ладно, мать, — сказал, — не кипятись. Я еще поживу маленько. Еще дождусь, когда они, шакалы, из людей обратно в обезьян превратятся.
ЕЩЕ РАЗ О ЗДОРОВЬЕ
И все-таки надо бы в этом полезном в принципе деле — в деле сохранения здоровья и как следствие — продления жизни — навести порядок. Выработать какие-то единые для всех рекомендации. И строгие нормы. Тем более что опыт разнообразной регламентации в нашем организованном обществе вполне достаточный. Коснись любой области — везде завидная четкость: на службу — к девяти, со службы — в восемнадцать; слесарь-сантехник — в течение дня; винные отделы — с двух до семи вечера; докладчику на собрании — пятьдесят минут, в прениях — десять; свежее молоко — с восьми до полдевятого, кефир — до одиннадцати…
А вот в деле укрепления здоровья нет подобной строгости. Правда, журнал «Здоровье» и созвучная телепередача много сил вкладывают в пропаганду этого самого укрепления, но их рекомендации больно уж многообразны. Они, похоже, сами не решили окончательно, на каком наборе средств остановиться и какой дозировкой ограничиться. В результате у отдельных людей от этого многообразия прямо голова пухнет, и они до конца дней так и не могут решить, что им лично избрать. Или — когда уже сохранять нечего — кидаются на все подряд.
Добавьте сюда еще советы разных непрофессиональных знатоков, особенно тех из них — наиболее, кстати, яростных, — которые будто бы уже одной ногой в могиле стояли, но после того, как поистязали себя в течение года постелью из нестроганых досок в сочетании с рисовой диетой, настолько распрямились, что теперь даже и не сгибаются. Этим, как ни странно, люди особенно доверяют.
К примеру, одному товарищу (я с ним в доме отдыха познакомился, под Ташкентом) бывший знаменитый тренер по тяжелой атлетике, а ныне заведующий пивным киоском, насоветовал заниматься с утяжелениями. Товарищ страдал радикулитом, и бывший тренер ему сказал:
— Никого не слушай. Выбрось эту дурь из головы — компрессы, таблетки, уколы. Пусть они собственные задницы дырявят. Гири и штанга! Штанга и гири! Нагружай поясницу. Не давай ей продыха. Посмотри на меня. Видишь, какой я здоровый. А почему? Гири и штанга! Штанга и гири!
Товарищ послушался, завел себе гири и штангу. Стал нагружать поясницу. Схватился с нею, что называется, не на живот, а на смерть. Она его догоняет, а он — ее. Она — его, а он — ее!
Но это он дома с ней воевал. А здесь лишился такой возможности. И товарищ заскучал. У него обратная связь нарушилась. Теперь только поясница его догоняла, а уж он ее не мог.
Его тут, в доме отдыха, попытались перевербовать — нашлись энтузиасты. Один жилистый дядя почти двухметрового роста начал горячо рекомендовать свой метод:
— Ты на руках не пробовал отжиматься? Попробуй! Сразу про свою штангу забудешь. В металлолом ее отнесешь. Только не ладонями в пол упирайся, а пальцами. Это эффектнее. Вот гляди, как надо. И-раз! И-два!.. Могу на трех пальцах — пожалуйста. Могу на двух. На одном только пока не выдерживаю.
Пальцы у этого дяди были, надо сказать… как железнодорожные костыли. Давно, видать, человек тренировался.
— Ну, давай! — скомандовал он нетерпеливо. — Попробуй. Хотя бы на четырех для начала.
Мы совместными усилиями перевели товарища в партер, сам он не мог, поскольку был как раз прострелен радикулитом. Однако ему не удалось занять горизонтальное положение. Он мог стоять только под тупым углом. К тому же его руки не держали, несмотря на занятия тяжестями. Он, таким образом, с одной стороны упирался в пол носками ног, а с другой — подбородком.
Жилистый дядя оказался никудышным учителем, темпераментным очень.
— Слабак! — махнул он рукой. — Распрямите его, мужики.
После дяди за беднягу принялся другой энтузиаст — мой земляк и коллега Котя Фоськин. Этот стал навязывать ему другой способ — катание на позвоночнике. Фоськина катанию на позвоночнике обучил один экстрасенс, близкий будто бы друг и ученик легендарной Джуны. Фоськин с этим катанием всех знакомых заколебал. Чуть где в компании пожалуется кто на радикулит или остеохондроз — он сразу: катайтесь на позвоночнике. И показывает.
— Ну-ка, старуха, — скажет хозяйке. — Кинь мне какой-нибудь половичок.
Сядет на половичок, колени к подбородку подтянет, катнется раза три-четыре, змей поджарый, и с победоносным видом предлагает присутствующим: ну, кто повторит?
Присутствующие хихикают и жмутся по стенкам. Дамы в юбках, им неприлично такие трюки демонстрировать. У мужчин у всех солидные «соцнакопления», некоторым колени к подбородку разве только лебедкой подтянуть возможно.
А Котька пружинисто расхаживает по комнате и хвастает;
— Четыреста катаний! Двести с утра и двести перед сном — вот моя ежедневная норма.
Врет, конечно, прохвост. Я с ним полмесяца в доме отдыха побыл и убедился. Живет Фоськин как все нормальные люди: только проснулся — сразу сигарету в зубы.
Радикулитчик наш Котькин способ тоже не освоил. И окончательно загрустил.
— Ладно, ребята, — сказал. — Я уж по-своему. Мне бы только тяжесть подходящую отыскать. Ось бы какую-нибудь от вагонетки.
И он, представьте, нашел тяжесть. Присмотрел на территории чугунную плиту, полузасыпанную глиной, ночью отколупал ее и приволок в свою комнату. И вроде ожил маленько.