«Прощание славянки»
Шрифт:
— Не соглашусь, — не сдавался я. — Если накануне юбилея всплывают документы об убийстве Пушкина, может разразиться скандал международного масштаба, как вы изволили выразиться.
Критский устало развел руками:
— Уважаемый Константин Николаевич, не кажется ли вам, что ваш знакомый конспиролог хочет подчинить наш солидный фонд своим эгоистическим интересам? Его интересуют какие-то мифические бумаги, а мы-то при чем? Мне кажется, Константин Николаевич, что нас очень хитро хотят использовать в совершенно не нужной
Константин исподлобья посмотрел на меня. Критский тут же уловил его взгляд и продолжил с упреком:
— Вы, Константин Николаевич, человек открытый, бесхитростный, прямодушный. Природный русак. Но нельзя же так, сударь вы мой, нельзя же так подчиняться чужому влиянию. За вами же огромные деньги, судьбы сотен людей, репутация нашего фонда, наконец! А вы, извините меня великодушно, приводите в «святая святых» чужого человека, угощаете его с утра коньяком, слушаете его бредни и верите им!
Константин покраснел и уставился в лужицу апельсинового сока на столе. Критский посмотрел на меня победно.
— Не известно еще, чьи политические интересы выражает этот молодой конспиролог…
— Свои, — сказал я, — только свои. Интересы природного русака, как вы изволили выразиться…
— Ну-ну, — не поверил мне Критский и снова взялся добивать Константина: — У нашего фонда сейчас только одна задача — во что бы то ни стало найти пропавший гарнитур! Избежать международного скандала. А вы, уважаемый Константин Андреевич, теряете драгоценное время на пустые разговоры… Я понимаю, вам это интересно, ново…
— Хорош! — хрипло сказал Константин.— Конец базару! Я не теряю зря время. Сегодня же гарнитур будет у нас! Я понятно излагаю?
— Как это? — изумился Критский.
Константин бросил на меня суровый, металлический взгляд.
— Славик назвал мне имя оценщика. Оценщику покупатель известен. Сейчас мы со Славиком поедем в антикварный магазин.
Константин встал, настежь открыл низкую дверцу и вышел в кабинет. Мы с Критским последовали за ним. Константин уже сидел за своим столом.
— Игорь Михайлович, присядьте-ка… А ты, Славик, меня в приемной подожди.
Я сидел в приемной напротив элегантной Алины и не скучал.
С ней я не сказал ни слова. Я просто смотрел на нее. Она была очень занята и поэтому не обращала на меня никакого внимания. Это очень здорово, когда женщина занята. Настоящая красота женщины проявляется, когда она не замечает, что на нее смотрят. Я смотрел на сомкнутые в коленках стройные ножки в черных ажурных чулках между тумбами письменного стола, на склоненную над бумагами головку, гладко причесанную на прямой пробор, и не мог оторваться. Красота — это форма энергии! Она приковывает к себе, как пламя костра.
Запищал зуммер. Алина сняла трубку и зажурчала по-французски, как ручеек по камушкам:
— Бонжур, месье Леон, ля-ля-ля-ля…
И тут только я вспомнил сероглазую девушку-мальчика. Мне стало стыдно. Так стыдно, будто я уже успел
изменить ей с Алиной, которая на меня и не посмотрела ни разу… Но тут же я представил себе девушку— мальчика в смятой утренней постели в обнимку с белокурым красавцем…
В приемную вышел Константин, сказал в трубку всего одно слово:
— Сегодня!
И я понял, что это он сказал про гарнитур. Успокоил француза… Из кабинета вышел непохожий на себя Критский. Смущенный, ушел в глубь коридора. А Константин положил перед Алиной бумагу и показал пальцем на меня. Я опять понял, что это был приказ о моем назначении. Алина на секунду оценила мой китайский тренировочный костюм. Только на секунду…
Через пять минут мы были на Некрасова.
Мы боком прошли сквозь заставленный вещами магазин в кабинет директора. Тот встал навстречу, расцеловался с Константином.
— Показывай, что ты принес.
— Извини, Миша. Сначала Анатолию Самойловичу, потом тебе.
— Конспиратор,— покачал головой директор.— Анатолий Самойлович сейчас занят. К нему старикашка какой-то с брошкой Фаберже зашел. Сейчас он освободится. Брошки Фаберже не очень идут… Если бы колечко! А это кто с тобой? — уставился он на меня. — Охранник?
Константин улыбнулся ему:
— Это не охранник, Миша. Это мой советник по культуре.
— Это советник?! — директор оценил мой китайский костюм. — По культуре? Ну-ну…
Константин мне велел сидеть у дверей оценщика. А сам закрылся с директором в кабинете. Я думал уйти, честное слово. Но прямо у входа в магазин стояли наши машины с охранниками. И главное, мне уже не давала уйти мысль о спрятанном в гарнитуре сокровище. Я догадывался, что там могло быть…
За дверью директора раздался смех Константина.
— Имей терпенье, Миша. Как маленький, честное.слово. Сначала Анатолию Самойловичу покажу…
Константин вышел в тесный тамбур, кивнул на дверь за моим плечом:
— Старичок вышел?
Я покачал головой:
— Никто оттуда не выходил.
Константин для порядка постучал костяшкой пальца в фанеру, не дождавшись ответа, приоткрыл дверь:
— Можно?…
Минуту он молча стоял в дверном проеме, потом бледный повернулся ко мне.
— Это уже перебор…
Я все понял до того, как заглянул в дверь. В тесной комнатке никого не было. То есть труп, конечно, был. Куда ему деться? За старинным столом стояло высокое резное кресло. Спинка его кончалась, как рогами, двумя завитушками. За правую завитушку была привязана зеленая струна. На струне, склонив голову, висел седой оценщик. Гортань была перерезана острой струной, как бритвой. Бумаги на столе залились темной кровью. Я обернулся на Константина. Тот смотрел на меня невидящими глазами.