Прощание
Шрифт:
— То есть вы снова хорошо устроились?
— Да. У нас снова была английская охрана, тоже подразделение, в котором ни у кого из ребят не было интереса воевать. Зато они получали удовольствие от игры в индейцев. Они охотно проводили неожиданные проверки в лагере. Однако мы очень быстро установили слаботочную систему предупреждения: если в лагерь врывались три, четыре джипа, то включался звонок тревоги. Они сразу появлялись везде и вынюхивали: ага, здесь гонят шнапс! И устраивали дикий театр.
— Они хотели иметь шнапс?
— Естественно! И провиант для подводных лодок, получение которого с базы мы также организовали.
— Провиант для подводных лодок у вас тоже еще был?
— Да. Он находился в одном из бараков и тщательно регистрировался и охранялся специальным управляющим.
— И как это принято у управляющих: все передал оккупантам в надлежащем порядке.
— Это твои слова. Англичане отобрали у нас все наше масло и сказали: «За это вы получите маргарин!» Однако они сразу же вернули нам масло, потому что оно было прогорклым, а на вкус напоминало смазочное. Мы бы заключили хорошую сделку, если бы за это получили маргарин. Этот артиллерийский склад в принципе не был приспособлен для жилья. Мы показали англичанам, как мы ютимся, и они пришли в ужас. А когда мы им сказали, что знаем, где еще имеются вещи, в мастерских бункеров и на складах, например, они отправились туда вместе с нами. После этого они дали нам разрешение забрать вещи — и лишь тогда мы по-настоящему все организовали: даже арманьяк.
— Арманьяк? Он там еще был? Почему же его не прибрали к рукам норвежцы?
— Потому что они — к счастью! — ничего не знали! — говорит старик, ухмыляясь. — В общем, мы и с норвежцами хорошо ладили — война же кончилась.
— Это означает, что затем ты отправился «домой в рейх»?
— Еще нет. Так как адмирал фон Шрадер застрелился, а все капитаны, как я уже говорил, были отправлены, я снова попал в Берген в качестве старейшего по возрасту немецкого морского офицера в штаб-квартире адмирала западного побережья. Там мне было уже лучше. Затем мне пришлось посетить норвежского адмирала Вестландета. В конце концов, норвежцы хотели вновь стать хозяевами в своей стране, но то, что им оставили англичане, было ломом. Даже еще исправные грузовики, принадлежавшие ранее флоту и вермахту, англичане, чтобы не оставить их норвежцам в качестве трофеев, доводили до состояния лома.
— Почему же между ними установились такие скотские отношения?
— Потому что англичане думали о будущем! Они сказали себе, тот, кто не имеет немецких грузовиков, срочно нуждается в английских. А тому, кто имеет английские грузовики, в будущем потребуются английские запчасти, конечно, фирмы «Лейланд».
— Ты что, действительно полагаешь, что они были так предусмотрительны?
— Уверен! По моему мнению, они получили соответствующие указания сверху. Демонтаж оборудования в Германии происходил по тому же сценарию, в соответствии с генеральным планом: думать о собственной промышленности, ликвидировать конкуренцию!
Старик явно устал. Несколько раз он уже подносил ко рту тыльную сторону правой руки, чтобы скрыть с трудом подавляемую зевоту. Поэтому я закругляюсь и говорю:
— Меня тоже тянет в койку. Но ты еще не вышел из трудного положения. Расскажи по крайней мере еще, как ты в конце концов попал в Германию!
— Из Бергена меня на минном тральщике «доставили обратно» в Кристиансанд-Юг. Затем я попал на корабль ледокольного типа, шедший в Гамбург, точнее, в Функенвердер. В Функенвердере мы были погружены на грузовик и доставлены в Пельцерхакен в бараки. Там я снова спал на соломе и еще раз подвергся «промыванию мозгов». В начале июля 1946 года, снабженный пятью кусками мыла военного времени и несколькими рейхсмарками, однако без пуговиц на форме, которые они мне срезали, я был отпущен с обязательством исчезнуть из района на расстояние пятидесяти километров от лагеря Пельцерхакен в течение двадцати четырех часов.
— Куда?
— Со свидетельством увольнения из вермахта в руках я отправился на свою родину, явился в соответствующее учреждение и сказал: «Вот он я!» — а они там сказали: «А мы вас уже ждали. Можете выбирать: горная промышленность или дорожное строительство?» И тогда я сказал: «Ни то, ни это — снова переобучение и начало». Ответом было: «Если вы нам докажете, что изучили дефицитную профессию, то вам, возможно, повезет и вы получите вид на жительство, в противном случае „отваливайте“».
— Отваливать куда?
— Туда, где из земли выкапывают уголь и тому подобное.
— Так деликатно они выражались?
— У меня это и сейчас звучит в ушах.
— И что ты сделал?
— Сначала я согласился на профессию «ландшафтного и кладбищенского садовника».
— Ты?Кладбищенский садовник? Хотел бы я посмотреть на тебя в этом качестве. Здесь я многое упустил.
— Ха, — говорит старик и зевает, уже не скрываясь. — Теперь я действительно отправляюсь спать.
На рассвете я уже на мостике. Ветер постоянно дует с правого борта. Слева по борту над линией горизонта лежит череда облаков. Бледное солнце отражается в пенящемся море. Его свет рассеян — будто процежен через зонт из кисейной ткани. Волнение моря снова увеличилось. В вахтенном журнале я читаю: «море грубое». Влажная верхняя палуба светит в небо сочным красным цветом.
Когда я пришел на завтрак, столовая будто вымерла, обслуживающие стюардессы производят впечатление больных: они медленно движутся по столовой, слегка покачиваясь.
— Ну да, — говорит старик, когда я обращаю на это его внимание. — Вечеринка с грилем продолжалась, как говорят, до рассвета, а сегодня воскресенье!
— Воскресенье?
— Да, воскресенье! Никогда не слышал?
— У меня больше нет ощущения времени, — жалуюсь я.
— Так это начинается, — говорит старик. — Не хочешь ли сойти в Дурбане?
— Сойти в Дурбане? Это почему?
— Этот длинный путь обратно все-таки не для тебя.
— С чеготы это взял?
— Мне это знакомо. Этот путь без промежуточных портов слишком долог. Ты же можешь путешествовать обратно через Черную Африку, — говорит старик и смотрит на меня выжидающе, — мне этого давно хотелось.
— Собственно говоря… — говорю я и, замолчав, думаю: собственно говоря, старик прав. Но что тогда будет со стариком?
— Пойдешь со мной на мостик? — спрашивает старик громко.
— Само собой разумеется, — шучу я и, как обычно, двигаюсь вслед за ним.