Прощай, Берлин
Шрифт:
— У художника есть мать и сестра. Все они ужасно несчастны.
— Но почему они несчастны? Мой отец, мать и я — мы счастливы.
Я подумал: хоть бы ты сквозь землю провалилась.
— Все люди разные, — сказал я осторожно, избегая встречаться глазами с герром Ландауэром.
— Ну ладно, — сказала Наталья. — Они несчастны. А что потом?
— Художник убегает из дома, а его сестра выходит замуж за очень приятного молодого человека.
Наталья, очевидно, поняла, что больше я не вынесу. Она сделала последний выпад:
— И сколько же экземпляров вы продали?
— Пять.
—
— Совсем немного.
К концу ланча стало ясно, что Бернгард и его дядя с теткой должны обсудить семейные дела.
— Не хотите ли немножко прогуляться? — спросила меня Наталья.
Герр Ландауэр церемонно попрощался со мной:
— Мистер Ишервуд, вы всегда желанный гость в моем доме.
Мы низко поклонились друг другу.
— Может быть, — сказал Бернгард, протягивая мне свою визитную карточку, — вы зайдете как-нибудь вечерком и скрасите мое одиночество?
Я поблагодарил и сказал, что буду рад.
— Как вам понравился мой отец? — спросила Наталья, как только мы вышли из дому.
— Мне кажется, он один из самых милых отцов, которых я встречал в своей жизни.
— Это правда? — Наталья была в восторге. — Да, правда? А теперь признайтесь: мой отец поразил вас, говоря о лорде Байроне? Нет? Вы покраснели как рак.
Я засмеялся.
— Ваш отец заставил меня почувствовать себя старомодным. Он такой современный.
Наталья торжествующе засмеялась.
— Видите, я была права! Вы были поражены. О, я так рада! Знаете, я сказала отцу: «К нам придет очень интеллигентный человек», — поэтому ему хотелось показать, что он тоже может быть современным и говорить на такие темы. Вы подумали, что мой отец безмозглый старикан? Скажите правду.
— Нет, — запротестовал я. — Я никогда так не думал.
— Да, он не безмозглый, понимаете… Он очень умный. Только у него совсем нет времени на чтение, потому что он все время работает. Иногда по восемнадцать-девятнадцать часов в сутки, это ужа-а-сно… И он лучший в мире отец!
— Ваш кузен Бернгард — его компаньон?
Наталья кивнула.
— Он управляющий в нашем магазине. Он тоже ужасно умный.
— Вероятно, вы часто видитесь?
— Нет… Он редко навещает нас… Он странный, понимаете. Мне кажется, он любит одиночество. Странно, что он попросил вас нанести ему визит… Вы должны быть осторожны.
— Осторожен? Почему?
— Видите ли, он очень язвителен. Боюсь, он будет насмехаться над вами.
— Что ж, это не так страшно. Множество людей смеются надо мной… Иногда и вы.
— Ах, я! Это другое дело. — Наталья горделиво тряхнула головой: очевидно, она говорила о своем неприятном опыте. — Я смеюсь, чтобы позабавиться, понимаете? Но когда над вами смеется Бернгард, это не так безобидно…
У Бернгарда была квартира на тихой улице, неподалеку от Тиргартена. Когда я позвонил в парадную дверь, из миниатюрного полуподвального окна высунулся привратник, похожий на гнома, спросил, к кому я иду, и наконец, оглядев меня с явным недоверием, нажал на кнопку, отпирающую входную дверь. Такую массивную, что мне пришлось открывать ее обеими руками; она захлопнулась за мной с глухим шумом, точно выстрелила
В тот вечер на нем было красивое кимоно, надетое поверх костюма. Выглядел он иначе, чем в нашу первую встречу: вероятно, кимоно обнажило какую-то восточную черточку в нем, которую я не приметил раньше. Его утонченный, чопорный, великолепно очерченный профиль, слегка смахивающий на клюв, придавал ему сходство с птицей на китайской вышивке.
Мне он показался флегматичным, но в нем было какое-то застывшее величие, как у фигурки из слоновой кости. Я вновь обратил внимание на его великолепный английский язык и изящные жесты, когда он показывал мне кхмерскую голову Будды двенадцатого века, сделанную из песчаника, стоявшую в ногах кровати: «Оберегает мой сон». На низком белом книжном шкафу стояли греческие, сиамские и индокитайские статуэтки и каменные головки, большинство которых Бернгард привез из своих путешествий. Среди томов художественных репродукций и монографий по скульптуре и антиквариату я увидел «Гору» Вахела и книгу Ленина «Что делать?». Казалось, что квартира на необитаемом острове — с улицы не долетало ни малейшего звука. Степенный слуга в фартуке подавал ужин. Я взял себе суп, рыбу, отбивную и острую закуску; Бернгард пил молоко, ел одни помидоры и сухари.
Мы говорили о Лондоне, где Бернгард никогда не бывал, и о Париже, где он некоторое время учился на скульптора. В юности он мечтал стать скульптором.
— Но, — вздохнул Бернгард, мило улыбаясь, — провидение уготовило мне иное.
Я хотел завести разговор о предприятии Ландауэров, но не рискнул, боясь показаться бестактным. Сам Бернгард, однако, вскользь отозвался о нем так:
— Вы должны как-нибудь побывать у нас в конторе, вас это заинтересует — полагаю, это любопытно, хотя бы с точки зрения современной экономики.
Он улыбнулся, но на лице его застыло выражение крайнего утомления; у меня мелькнула мысль, что он, должно быть, неизлечимо болен.
Однако после ужина он просветлел и начал рассказывать о своих путешествиях. Несколько лет назад он совершил кругосветное путешествие. Любопытный, слегка язвительный, всюду сующий свой изящный клювовидный нос, он повидал еврейские общины в Палестине, еврейские поселения на Черном море, революционные комитеты в Индии, восставшие армии в Мексике. Не без колебаний, осторожно выбирая слова, он передал свой разговор с китайским лодочником о злых духах и поведал не очень правдоподобную историю о грубости нью-йоркских полицейских.
Четыре или пять раз ужин прерывали телефонные звонки — к Бернгарду обращались за помощью или за советом.
— Приходите завтра, — говорил он усталым умиротворенным голосом. — Да… Уверен, все это можно уладить… А теперь, пожалуйста, больше не волнуйтесь. Ложитесь и спите. Прописываю две-три таблетки аспирина… — Он мягко, иронично улыбнулся, очевидно пообещав каждому одолжить денег.
— Пожалуйста, расскажите мне, — попросил он перед моим уходом, — если я не слишком дерзок, — что вас заставило переехать в Берлин?