Прощай, Берлин

Ишервуд Кристофер

— Я рад, что вы находите это романтичным. Я не нахожу.

Мы оба засмеялись.

— По крайней мере, — сказал Бернгард, — это пошло вам на пользу. Вы пышете здоровьем.

Я не мог ответить ему тем же. По-моему, я еще не видел Бернгарда таким больным. Бледное вытянутое лицо его не покидало выражение крайнего утомления, даже когда он улыбался. Под глазами глубокие желтоватые круги. Волосы, казалось, поредели. Он как будто постарел на десять лет.

— А как вы поживаете? — спросил я.

— Боюсь, мое существование по сравнению с вашим — тоскливая

тягомотина. Тем не менее не обходится и без происшествий.

— Как?

— Например, вот, — Бернгард подошел к письменному столу, взял лист бумаги и протянул его мне: — Пришло по почте сегодня утром.

Я прочел отпечатанные на машинке слова:

«Бернгард Ландауэр, берегись. Мы собираемся расправиться с тобой, твоим дядей и всеми остальными грязными евреями. Даем тебе двадцать четыре часа, чтобы ты выметался из Германии. Если нет, считай, ты мертв».

Бернгард засмеялся.

— Кровожадно, не правда ли?

— Кошмар. Как вы считаете, кто мог отправить это?

— Может быть, уволенный служащий. Или любитель подобных шуточек. Или сумасшедший. Или горячая голова — какой-нибудь нацистский молодчик.

— Что же вы будете делать?

— Ничего.

— Конечно, заявите в полицию?

— Дорогой Кристофер, полиция очень скоро устанет от подобной ерунды. Мы получаем три-четыре таких письма в неделю.

— Тем не менее это может быть всерьез. Нацисты могут писать, как школьники, но они способны на все. Поэтому-то они так опасны. Люди смеются, до последней минуты не веря, что может случиться беда.

Бернгард улыбнулся усталой улыбкой:

— Мне очень приятно ваше беспокойство по поводу моей персоны. Но я совершенно не стою его… Мое существование не представляет такого уж интереса ни для меня самого, ни для других, чтобы обращаться к силам закона… Что касается дяди, то в данный момент он в Варшаве.

Я видел, что он не прочь сменить тему.

— У вас есть новости от Натальи и фрау Ландауэр?

— Да, конечно! Наталья вышла замуж. Вы не знали? За молодого французского врача… Я слышал, что они очень счастливы.

— Я очень рад.

— Да… Приятно думать, что твой знакомый счастлив, правда? — Бернгард подошел к корзине для бумаг и бросил в нее письмо. — Особенно в другой стране. — Он мягко и грустно улыбнулся.

— Как вы думаете, что будет с Германией? — спросил я. — Нацистский путч или коммунистическая революция?

Бернгард рассмеялся:

— Вижу, что вы не растеряли энтузиазма. Мне бы только хотелось, чтобы этот вопрос был так же важен для меня, как для вас.

«В одно прекрасное утро он станет для вас очень важным». Эти слова чуть не сорвались с моих губ: слава Богу, я вовремя удержался. Вместо этого я спросил:

— Почему?

— Потому что это было бы хорошим знаком. Правильно, в наши дни надо интересоваться такими вопросами, я признаю это. Это нормально. Это залог здоровья. И оттого, что все это кажется мне немного нереальным, немного, — Кристофер, пожалуйста, не обижайтесь — банальным, я знаю, что теряю связь с действительностью. Конечно,

это плохо. Нужно сохранять чувство меры… Знаете, бывают минуты, когда я вечерами сижу тут один, среди этих книг и каменных фигурок, и меня охватывает странное ощущение нереальности, как будто это и есть вся моя жизнь. Да, в самом деле. Иногда я сомневаюсь, существует ли наша фирма — огромное здание, с первого до последнего этажа набитое грудой товаров, — существует ли оно в реальности или только в моем воображении. И потом у меня возникает совсем уж неприятное чувство, как бывает во сне, будто я и сам тоже не существую. Это, конечно, уже что-то патологическое. Признаюсь вам, Кристофер, однажды вечером я был так обеспокоен этой галлюцинацией небытия Ландауэров, что снял трубку и долго разговаривал с одним из ночных дежурных, придумав глупые извинения зато, что потревожил его. Просто чтобы убедиться в его существовании, понимаете? Вам не кажется, что я схожу с ума?

— Ничего подобного я не думаю. Это может случиться с каждым от переутомления.

— Советуете мне отдохнуть? Месяц в Италии ранней весной? Да… Помню время, когда месяц итальянского солнца решил бы мои проблемы. Но сейчас, увы, это снадобье утратило свою власть надо мной. Вот парадокс! Фирма Ландауэров реально не существует для меня, тем не менее я ее раб — больше чем когда-либо. Вот наказание за грубый материализм. Дайте мне передышку в работе, и вы сделаете меня несчастнейшим человеком. Ах, Кристофер, да послужит вам предостережением моя судьба!

Он улыбался, говорил легко, немного подтрунивая надо мной. Я не хотел развивать эту тему.

— Знаете, — сказал я, — на этот раз я действительно уезжаю в Англию. Через три-четыре дня.

— Как жаль. А надолго?

— Возможно, на все лето.

— Наконец устали от Берлина?

— Нет… Скорее, Берлин устал от меня.

— Значит, вернетесь?

— Думаю, да.

— Я верю в то, что вы всегда будете возвращаться в Берлин, Кристофер. Вы срослись с ним.

— Возможно, в некотором роде.

— Странно, как люди иной раз срастаются с каким-то местом — особенно в чужой стране. Когда я впервые приехал в Китай, мне показалось, что я у себя дома, впервые в жизни… Возможно, после смерти душа моя перенесется в Пекин!

— Лучше бы поскорее отправить туда на поезде ваше тело.

Бернгард засмеялся.

— Очень хорошо… Последую вашему совету! Но есть два условия — во-первых, вы поедете со мной, во-вторых, мы уезжаем из Берлина сегодня же вечером.

— Вы шутите.

— Конечно же, нет.

— Как жаль! Я бы хотел поехать… К сожалению, у меня только сто пятьдесят марок…

— Естественно, вы будете моим гостем.

— О, Бернгард, как чудесно! Побудем несколько дней в Варшаве, чтобы получить визы. Потом прямиком в Москву и по Транссибирской…

— Итак, вы едете?

— Конечно!

— Сегодня вечером?

Я притворился, что взвешиваю.

— Боюсь, что сегодня вечером я не смогу… Во-первых, мне нужно получить белье из прачечной… Как насчет завтра?