Прощай, COVID?
Шрифт:
Я только что говорил о «нас», о «наших» действиях-бездействиях. Инклюзивное первое лицо множественного числа, разумеется, требует комментария. Кто эти «мы», которые могут действовать (или бездействовать)? Пандемия дала не лишенную парадоксальности надежду на перемены. Страх может не только парализовать, но и мобилизовать, не только сеять панику, но и изобретать решения или выбирать из уже имеющихся. Ханс Йонас называл это «эвристикой страха» (Heuristik der Furcht) [11] . Многие наблюдатели обеспокоены ужесточением мер контроля, которое государства ввели, «пользуясь» эпидемией. Явление это, само по себе тревожное и проблематичное, обнаружило, однако, немаловажный факт: государство, которое, казалось бы, готово было сойти с исторической арены, уступив позиции межнациональным корпорациям, наднациональным союзам и другим non-state actors, отнюдь не сказало своего последнего слова. Оно оказалось способным в считанные дни затормозить или вовсе остановить целые отрасли производственной деятельности, изменить целые области повседневности, принять решения, которым вынуждены были подчиниться экономические агенты, сопоставимые по мощности, по финансовому ресурсу с самим государством. Значит, аргумент от бессилия перед могущественными акторами не столь неотразим и незыблем? Не так давно Межправительственная группа экспертов
11
Jonas H. Das Prinzip Verantwortung. Fr.a. M.: Suhrkamp, 1979. S. 64.
«Государство» сегодня – это род, не вид, и это родовое понятие покрывает большое разнообразие реалий. Все говорят о шведском эксперименте, как если бы он один противостоял всем остальным странам. Это совершенно неверно. По сути, различия в государственном подходе (приоритеты, принятие и выполнение решений в условиях форс-мажора, последовательность и согласованность действий между разными структурами), в характере господствующих медиа, в степени доверия правительствам, в ментальности и – по совокупности – в реальном протекании эпидемии между странами огромны. Есть страны, как мы все знаем, где члены парламента противопоставили эпидемии ношение оберегов. Уже много писали о том, что низкое доверие к своему правительству становится опасной роскошью, которая ст'oит жизней. В силу сопротивления, которое вызывают у граждан даже очевидно разумные меры, непопулярные правительства становятся вредны для своих народов. Не удивительно, что началась волна исков не только отдельных лиц к медицинским учреждениям, но и гражданских обществ к своим правительствам: Италия, Франция, Южная Африка… Несомненно, последуют США. Сейчас, в середине июня 2020 года, невозможно представить себе такие иски в России или Китае, но кто знает, какие сюрпризы готовит нам будущее, и, может быть, совсем недалекое? Очевидно, что зреет желание рассматривать злоупотребление государственным ресурсом – затыкание рта журналистам и разоблачателям-whistleblower’ам, а также рисование нужных цифр – не как простые прихоти властей, а как опасные и губительные для граждан бесчинства.
При этом обвинение в адрес многих правительств, что они «не были готовы к эпидемии», мне не кажется вполне справедливым. Нельзя быть готовым ко всему, ко всем видам бед и катастроф. Даже эпидемиологи признают (я встретил, правда, только одно эксплицитное признание), что не предвидели ничего такого; во всяком случае не наблюдается града похвальбы: я знал, я предсказывал. Конечно, не в счет довольно точные описания бедствия, которые тут же стали находить в научной фантастике. Такого рода «предвосхищающий плагиат» [12] имеет свою логику. Пьер Байар, воскресивший это «улипойное» понятие, исследовал в книге «„Титаник“ потерпит крушение» [13] тот хронопраксис, который в силу своей спирально-петлевой структуры рушит строгую «физическую» последовательность. Он делает это преимущественно по двум векторам: вектору влияния-инспирации (так Бен Ладен мог вдохновиться чтением американского фантастического романа о теракте, использующем как орудие очень крупный самолет) и вектору закона Мерфи (большое судно обязательно будет иметь недостаточное количество шлюпок и обязательно потерпит крушение). Более прозаически следует предвидеть, что при переживаемом уже не первый век в литературе, а затем в кино буме научной и социальной фантастики вероятность возникновения ситуаций, которые бы никем не были предвидены и описаны, близится к нулю.
12
Термин одного из отцов-основателей движения OuLiPo Франсуа Лё Лионэ.
13
Bayard Pierre. Le Titanic fera naufrage. Paris: Minuit, 2016.
Обвинение в том, что «правительства не были готовы к эпидемии», понятно и простительно в контексте той моральной паники, которая вынужденно становится не ответом на проблему, а ее частью. Общественное мнение как будто реагирует с перехлестом, мстительно компенсируя досаду за собственную неготовность, на которую оно, конечно, уж вполне имеет право. Для изучения общественного мнения такого рода социальные эксперименты в натуральную величину обладают колоссальной ценностью. Сами его флуктуации выступают неотъемлемой частью самого этого явления. Мнение общественное, несомненно, как-то связано с «экспертным мнением», но сложным и весьма нелинейным образом. Очевидно, что люди ведут себя – носят или не носят маски, сидят или не сидят дома, играют в игру или ищут, как бы ее нарушить… – под воздействием скорее общественного, чем «экспертного мнения», иначе говоря, под воздействием мнения среды. Стало наглядно ясным преобладание риторики, неформальной логики, логики спора. Никто никого не переубеждает, никакая информация сама по себе не несет аргументов: люди могут умирать, их имена и фотографии могут вывешиваться на общее рассмотрение – рядом этот факт будут категорически отрицать. Занимать «свою» позицию оказалось важнее не просто «истины» (с ней давно уже всё ясно), но «и сам'oй жизни». Люди готовы рисковать ею, подвергать ее неоправданной опасности, лишь бы настоять на «своей» позиции, на своем конатусе. Эту позицию было бы ошибочно описывать эпистемически – как перечень фактов или statements, которые признаёт или с которыми идентифицируется индивид. Многовековая философия, вероятно, сильно заблуждалась по поводу человека или грубо льстила ему, интеллектуализируя, «эпистемизируя» его, делая именно познание – бога, мира, себя – его целью и смыслом. Да нет, у человека есть дела поважней.
Неудивительно, что так называемое экспертное мнение не просто перестало быть ориентиром мнения общественного, но и окончательно размылось, утратило остатки определенности, которые у него были до ковида. В море информации та, которую можно считать экспертной, занимает очень небольшую долю. Мы, обыватели, были застигнуты эпидемией врасплох и в том смысле, что ареопаг экспертов сложился лишь постепенно; еще более неспешно вырисовалась группа тех из них, которые хотели и умели объяснять свою мудрость (тоже часто взаимопротиворечивую) нам, профанам. Медийная какофония заставила общественное
Это, может быть, и не так страшно. В конце концов, мы живем – если говорить в терминах глобальных, почти геологических эпох – в период перехода от эпохи консумеризма к эпохе экологической. По консумеристской логике, я имею право на ту истину, какую я хочу и за какую хочу и могу заплатить. В этом смысле выбирающий свою позицию (или, если угодно, истину) обыватель просто реализует свободу в логике родной ему эпохи. Климатоскептик или его новоявленный юный брат ковид-диссидент – детища этой эпохи. На смену ему приходит человек некоей новой морали и новой эпистемологии, контур которого только угадывается в пробах, ошибках, шатаниях и перегибах мыслей и действий вокруг пунктов новой повестки – климата, гендера, расы, сетевого поведения (от геолокализации до онлайн-обучения). Этот человек не требует окончательного знания (о вреде парниковых газов, о природе коронавируса), чтобы принять решение, сортировать ли мусор и носить ли маску. Культ свободы, реализующийся в выборе, соблюдать или нет карантин, вести ли себя «экологично» или нет и многое другое, ему покажется капризным своеволием псевдовзрослых вечноподростков из поколения отцов. Его, этого digital native и одновременно covid native, не смущает, что были приняты излишние и чрезмерные меры предосторожности, чтобы смягчить пагубность эпидемии. Принцип предосторожности (precautionary principle) станет его второй натурой.
А знаете, почему? Мы с вами, обитатели предыдущей эпохи, мы, консумеристы, не оставили ему никаких других шансов.
Петр, Ленин, Ковид
Йоэль Регев
Йоэль Регев. Доцент центра прикладной философии «Стасис» Европейского университета в Санкт-Петербурге; Российская Федерация, 191187, Санкт-Петербург, ул. Гагаринская, 6/1А;
e-mail: yregev@eu.spb.ru
Статья посвящена новому типу темпоральности: прошедшему неопределенному. В противоположность точке зрения основанного на метафизике присутствия господствующего здравого смысла, отказывающего «прошедшему неопределенному» в непосредственной реальности и рассматривающего его как следствие субъективного недостатка знания, статья настаивает на автономном онтологическом статусе временности такого типа. Будучи характерным для всякой начинающейся болезни, «прошедшее неопределенное» особенно важно для понимания ситуации глобальной пандемии COVID-19, когда болезнь нового и неизвестного прежде типа распространяется по всему миру. Эта ситуация в дальнейшем рассматривается как возвещающая возникновение нового типа автоматов и новой современности, основанной на алгоритмах перенарезания темпоральных рядов и изменения прошлого.
Ключевые слова: онтология, темпоральность, ти-джеинг, типология соприкосновения
DOI: 10.22394/978-5-93255-592-7_3
Peter, Lenin, COVID
Yoel Regev
Yoel Regev. Associate Professor, Stasis Center for Practical Philosophy, European University at St Petersburg, Department of Sociology and Philosophy; 6/1A, Gagarinskaya St., St Petersburg, 191187, Russia;
e-mail: yregev@eu.spb.ru
The paper deals with a special kind of temporality, that of “past-non-determined”. Contrary to the common-sense position, based on the metaphysics of presence, this temporality is provided here an ontological, and not only subjective, status. While being characterizing each beginning disease, it is especially important for understanding of the current situation of COVID-19 – a new disease spreading all over the world. This situation is further determined as proclaiming the arrival of a new kind of modernity, which is based on algorithms of cutting the temporal rows and changing the past.
Keywords: ontology, temporality, TJ-ing, touching typology
DOI: 10.22394/978-5-93255-592-7_3
– Я соглашусь на сотрудничество с единственным условием – я буду лечить вас. Впрочем, мы будем лечиться вместе.
– От чего же мы будем лечиться? – спросил Кранах.
– Когда вылечимся, узнаем, – лихо ответил Кононов.
1
Болезнь заставляет нас иметь дело с особым типом времени, с темпоральностью «прошедшего неопределенного». Или, точнее, всякая болезнь заставляет нас воспринять всерьез и как имеющую онтологический, а не чисто субъективный и зависящий от недостатка нашего знания характер, эту временную категорию. Мы и так постоянно имеем с ней дело в нашей повседневности, но предпочитаем вытеснять ее и не замечать.
Первичным образом этот особый тип времени может быть описан «дилеммой школьника». Этот школьник идет на урок, где должны объявить оценки за контрольную, которую писали на прошлой неделе. Он может пойти в школу напрямую через парк, а может обойти его по дороге, идущей вдоль ограды. Он решает: если я пойду через парк, получу тройку, а если вдоль ограды – пятерку. Контрольная уже написана, уже проверена и оценка уже выставлена. С точки зрения основывающегося на метафизике присутствия здравого смысла поведение школьника – наивное. Однако именно эта точка зрения ребенка является одновременно и точкой зрения мудреца. Поскольку, согласно утверждению Филострата, в отличие от людей, знающих настоящее, и от богов, ведающих грядущее, мудрецы имеют дело с «предстоящим» или «стоящим у входа», уже вошедшим в рамки реальности, но еще не устоявшимся, клубящимся. Быть мудрецом – или философом – и означает обладать знанием об этом «не устоявшемся» и «не определившемся».
Конец ознакомительного фрагмента.