Шрифт:
«Чаю?» – спросил, чуть глянув через плечо в сторону собеседника колдующий над самодельным примусом бородатый старик.
«Чай у меня чудесный!» – продолжил он, не дожидаясь ответа: «Повезло. Целый мешок теперь есть. Черный, крепкий, ароматный.» – с видимым восторгом растягивая слова
Темное, подвальное помещение с низким сводчатым потолком и впрямь наполнилось приятным запахом, раскрывшегося в объятиях кипятка чая, сменившим запах мокрой земли и пыли. Как-то даже уютнее стало, не смотря на мрак и сырость.
В центре круглого стола, стоящего посередине темной безоконной комнаты с ровным земляным полом, горела лампа, ловко сделанная из консервной банки. Маленький язычок пламени танцовщицей фламенко извивался на вершине фитиля, изящно запуская под потолок вихрем вьющуюся струйку копоти. Тусклые блики огня робко выхватывали из мрака, являя на свет очертания убогого убранства подвальной комнатки, архитектурой сводов и стен своих, затейливым узором кладки кирпича напоминавшей монашескую келью. Вход завешан был толстым потрёпанным покрывалом, напоминающим театральный занавес, в углу было что-то похожее на кровать, заваленное одеялами, вдоль стен стояли разноцветные ящики и тумбочки. Стены сплошь были заклеены всевозможными разноцветными плакатами, яркими рекламными постерами с отелями и пальмами, вырезками из цветных журналов. Убогий быт помещения хоть и создавал грустное впечатление, все же был достаточно опрятен. Видно было, что человек живет здесь достаточно давно и пытался создать уют.
«Жаль вот печенье закончилось», – посетовал дед: «На десерт теперь у меня лишь джем черничный, последняя баночка», – он повернулся и подал к столу две чашки парящего, горячего чая.
«Сахар крысы съели, будь они не ладны! Прогрызли дно у тумбы деревянной и съели!», – явно сокрушаясь продолжал он монолог: «… мыла два куска, сухари и сахар. В прочем, в чем их винить? Они, как и мы, всего лишь пытаются выжить. Бродят по руинам в поисках уцелевшей пищи».
Он сел за стол, ровно напротив собеседника, подоткнул кулаком голову, глубоко вздохнул и медленно помешивая чай кривой ложечкой в треснувшей чашке продолжил: « Я совсем отвык от молока. Кажется, даже не помню его вкус. Помню, в детстве я любил молоко, холодненькое с куском свежего чёрного хлеба, с корочкой хрустящей и крупной солью… Да… Как же всё переосмысливаешь… Всё, что казалось бытом, рутиной, неотъемлемым, всё кануло. Такие мелочи, как хлеб свежий, мыло, горячая вода, электричество, душ. Да что там – душ?» Он махнул рукой, будто отгоняя от головы не ностальгическо-филосовские переживания, а назойливого комара. «Было время, я интересовался рейтингами ресторанов, которые хотел посетить. Знал по именам шефов, разбирался в вине, сыре… а стейки?…», чуть помолчав и еле заметно ухмыльнувшись он прошептал не то тряся, не то кивая головой – «Разве я мог представить себе, что сам как крыса буду собирать еду по всему городу? Что буду с удовольствием есть голубей и ворон? Разве я мог подумать, что сухие, остекленевшие баранки и черничный ждем промышленного производства, в котором может и черники-то нет, будут для меня вершиной гастрономических пристрастий? Я сам превратился в крысу, всеядную, вечно ищущую в развалинах города что-либо пригодное в пищу или в быту.»
Конец ознакомительного фрагмента.