Прощай, Германия
Шрифт:
Неделя пролетела со скоростью экспресса. Громобоев велел солдатам покрасить с обеих сторон дверь, надраить мастикой полы, помыть столы и стулья, обновил подшивку газет, принёс из дома шахматы. На этом косметика завершилась.
Комбат всю неделю хмурился и нервно курил, ждал повторного приезда генерала, начальник штаба Шершавников теребил свой большой нос и успокаивал Эдика, мол, ничего страшного, ну сошлют тебя обратно в Афган, так ведь, это не страшно, не в первой, тебе ведь воевать привычно. Громобоев в ответ ухмылялся, часами размышлял, что можно предпринять, но умные мысли в голову не приходили. Делать было нечего, и ожидая разъяренную толпу проверяющих, капитан привел в порядок документацию, ведь они в первую очередь, сунут нос туда, полезут рыться в бумажках. На седьмой день его вызвал подполковник Орлович.
— Что будем докладывать? — спросил он Эдика.
— Доложите, что Ленкомната приведена в надлежащий порядок. Я сейчас велел подкрасить ножки стульев, вымыть пол, ну и вчера освежили побелку стен.
— А стенды?
— А что с ними? Наглядная агитация в соответствии с требованиями ЦК КПСС. Даже новое руководство повесил…
— Ого! — ухмыльнулся начпо. — Лихо ты, говори, да не заговаривайся!
— Портреты членов Политбюро вывесил, — поправился Громобоев.
— А я уже забеспокоился, было, кто тебя знает….
Начальник политотдела снял трубку с аппарата и доложил в Политуправление округа о выполнении поставленной задачи. Дежурный ответил, мол, понял, передам генералу Никулину и на этом разговор завершился.
Следующим утром в полк примчалась комиссия из округа и ретиво принялась «выкручивать» руки всем, но Эдику особо. Начпо собрал офицеров, положил фуражку на стол, выразительно повел глазами в её сторону и сам же первым положил в нее червонец. Политотдельцы поняли, не маленькие. Эдуард бросил двадцать рублей, но его заставили добавить еще пятерку.
Застолье, конечно, вряд ли бы спасло Громобоева от скорой расправы. Выручило эхо войны — догнал третий орден «Красной звезды», который свалился, как снег на голову. В канун празднования Дня Советской Армии и Военно-Морского Флота СССР из управления кадров сообщили о награде и велели вручить в торжественной обстановке, пригласить школьников и армейскую прессу. Опять повезло!
В клуб собрали весь полк, Громобоев пригласил бывшего подчиненного, Героя Советского Союза сержанта запаса из своего батальонного разведывательного взвода Юрку Жукова. Проверяющие политуправленцы были как раз на месте и старенький полковник, кривя губы, бормоча что-то дежурное, лично вручил Эдуарду орден и даже обнял.
— С тебя причитается, капитан, — пробормотал ненавязчиво проверяющий, пожал руку и похлопал по плечу.
— Служу Советскому Союзу! — ответил Громобоев, сказал несколько слов благодарности Правительству и сел на своё место. Героический сержант запаса Жуков тоже немного поведал о том, как воевал батальон, ему долго хлопали, особенно бурно старались солдаты, а потом полчаса фотографировались с Героем. Затем торжественная часть плавно перешла в неофициальную: командование и заслуженные боевые офицеры полка отправились в полковую столовую на банкет. Эдуард решил проверяющих к застолью не звать, чтоб не давать повода наутро снять с должности за пьянство.
В офицерском кафе командир полка налил полную кружку водки, положил в неё новенький орден.
— Пей, капитан! До дна!
Громобоев вздохнул, выдохнул, хорошенько отхлебнул и отставил кружку.
— Я же сказал — до дна! — не согласился полковник Плотников и велел допить. Пришлось подчиниться. Затем пошли тосты сослуживцев, и далее было всё как в тумане. Завершилось мероприятие полным провалом памяти.
Таким образом, орден подоспел вовремя, снятие с должности начальники приостановили, вернее сказать, отложили до лучших времен…
Глава 5. Сумасшедший Новый Год
Глава, в которой Эдик в очередной раз убедился, что армия — это большой сумасшедший дом.
До чего же тяжёлый день второе января! Хуже любого понедельника! Да как же ему не быть тяжёлым, ведь двое суток подряд население страны беспробудно пьёт, чревоугодничает и безумно веселится: взрослые, словно дети малые, загадывают желания, совершают глупые поступки, шалят и чудят. Но затем бурное веселье сменяется унынием с подсчётом убытков и размышлениями, как дотянуть до январской получки. Каждая семья идёт на заметные траты: ведь накануне 31 декабря народ приобретает подарки родственникам и друзьям, сметает с прилавков магазинов всё съестное, а затем поглощает за праздничным столом годовую норму дефицита. Съедаются примерно полмиллиона тонн салата «оливье», миллион тонн колбасы и мяса, полмиллиона тонн мандаринов и столько же яблок, выпивается двести миллионов бутылок шампанского (сначала одну бутылку под бой курантов, а вторую ближе к обеду первого января — ожить, опохмелиться), примерно столько же вина и коньяка, а водки употребляется — тройная норма. Если слить горячительные напитки, выпитые за сутки в один водоём — наверняка получится приличное озеро!
Эти нехитрые вычисления Эдик производил на листе бумаги, сидя за столом в батальонной канцелярии, подсчитывал на спор с начальником штаба, доказывая тому, почему весь остальной год — триста шестьдесят четыре дня в Советском Союзе (за исключением номенклатурных спец. распределителей), пустые прилавки и повальный дефицит. Громобоев умножал в столбик количество населения и примерный расход продуктов исходя из рациона своего новогоднего стола, принимая его за среднестатистический показатель. Эти бессмысленные вычисления, делались, чтобы отвлечь от похмельных страданий майора Шершавникова, а также для поддержания разговора и ради пустого время провождения. Какой дурак будет работать второго января? Просто убивали время, курили, болтали.
Начальник штаба был ещё тот выпивоха, меры в питье абсолютно не знал и мог самостоятельно, за один присест употребить пусть не ведро водки, но отхлебнуть как минимум примерно четверть. И теперь майор, у которого «горели трубы» и массивный нос распух, словно слоновий хобот, а опохмелиться, и сбить головную боль и повышенное давление было нельзя (служба!), стоял второй час подряд у приоткрытой форточки, и охлаждал ноющий лоб о наледь на стекле, мечтая о банке прохладного и пенного пива.
Ох, тяжко было Ваське, в принципе не ему одному, полстраны мучились общей болью. Ну, а если второе января выпало как в этом году ещё и на понедельник, и передышка будет не скоро, аж в субботу, то Шершавников пребывал в настроении вдвойне пакостном, и ощущения испытывал крайне тягостные.
— И почему второе января не выходной день! Кто удумал заставить огромную страну имитировать работу? — бубнил, держась двумя руками за виски, Василий. — За что нам такое наказание? Нет бы, опохмелить население, подойти к людям с душой и по-хорошему. Эх, сейчас бы два-три стакана водочки скушать, с селёдочкой, да с солёным огурчиком, да под хрустящий груздочек! И запить рассолом!
— Не пробуждай желания! — нахмурился Громобоев.
— Какого хрена лысого, я должен сидеть в канцелярии и рассматривать ваши гнусные физиомордии…, — продолжил стонать Василий.