Прощай, Лубянка!
Шрифт:
Аналогично поступали они и со своими оперативными делами, раскрывая их, в отличие от немцев, полностью. Их возможности, однако, были скромными. Турция и Греция числились среди главных противников Болгарии, хотя наш интерес к ним не выходил за рамки обыденного.
Значительное внимание в своей деятельности болгарская разведка уделяла выходцам из страны, осевшим на Западе, и западным туристам, посещавшим Черноморское побережье. Болгары предложили содержать группу офицеров КГБ в Варне с тем, чтобы она с помощью местных органов госбезопасности могла подыскивать подходящих кандидатов на вербовку. (Об особом случае, связанном с просьбой Живкова физически устранить одного из своих политических оппонентов,
Органы госбезопасности Чехословакии по стилю и содержанию работы во многом напоминали КГБ. Их разведывательный аппарат, однако, после 1968 года существенно ослаб в результате проведенной там чистки. Начальник разведки Милош Гладик постоянно ощущал давление со стороны гусаковской партийной номенклатуры, прежде всего министра внутренних дел Обзины и его заместителя Грушецкого, использовавших валютные ассигнования разведки в личных целях. Болезненный Гладик, частенько прибегавший к спиртному, чтобы заглушить тоску, не выдержал напряжения и скончался прямо в кабинете Грушецкого в восьмидесятом году.
По нашей инициативе ПГУ ЧССР создало у себя внешнюю контрразведку, и вскоре мы провели совместные оперативные игры. Одна из них закончилась разоблачением внедренного в агентурную сеть МВД ЧССР агента ЦРУ, бывшего гражданина Чехословакии. Побочным результатом этой игры стал арест в Москве еще одного агента ЦРУ, ответственного чиновника МИД СССР Огородника.
Прага и Карлови-Вари использовались нами как пункты встреч с интересующими КГБ лицами из числа эмигрантов, активистов сионистского движения. Здесь же проводились крупные совещания спецслужб стран Восточной Европы, Кубы и Монголии. В последнем таком совещании мне пришлось участвовать в апреле 1979 года; тогда советскую делегацию возглавлял зампред КГБ Виктор Чебриков.
Наши польские коллеги всегда выделялись своеобразием подходов и внешней безалаберностью в решении стоявших перед ними проблем. Их отличала от южного соседа повышенная агрессивность, акцент на диаспору, активное использование ее для добычи технологии и образцов по линии научно-технической разведки. Однако их оценки внутреннего положения в собственной стране грешили поверхностностью, что несомненно способствовало ускоренному политическому краху польской модели социализма. Несмотря на очевидные трудности в экономике, польская служба безопасности и разведка, кажется, не испытывали недостатка в финансировании. Желтый «мерседес» всегда был наготове для советского гостя, поездки в Ченстохов, Краков, Гданьск, Катовице сопровождались обильными угощениями, везде царило радушие с налетом залихватской удали. Начальник разведки, а позже министр Мирослав Милевский, подростком воспитывавшийся как сын полка в советской воинской части, сохранил все достоинства национального характера, однако хорошо усвоил советский стиль доклада высшему руководству страны, настроенный на смеси правды, полуправды и лжи.
Совсем незначительную роль среди разведок играли венгры. Под руководством Шандора Райнаи они обрели некую респектабельность, но их вклад в общее дело был незначителен. Возглавивший затем разведку Янош Боде, считавшийся специалистом по Ватикану, привнес мало нового в развитие советско-венгерского делового сотрудничества. Однако по протокольной части венгры шли ноздря в ноздрю с поляками. И тон в этом задавал не скрывавший своих эпикурейских наклонностей сам министр внутренних дел Бенкеи. Несмотря на ограниченные возможности венгров, мы сумели взять у них полезную информацию о настроениях венгерской эмиграции и возможностях ее использования в обоюдных интересах.
Особняком стояла кубинская разведка. Ее почерк определялся бесшабашно смелыми вылазками против ЦРУ, невысоким уровнем профессионализма, компенсировавшимся энтузиазмом и верой в конечную победу над империализмом янки. Их главные усилия были направлены на Центральную и Южную Америку, но в упорном противостоянии США они опережали все восточноевропейские службы, вместе взятые.
Эмоционально кубинцы оказались нам ближе, чем братья славяне. Да и практические дела свои они доверяли нам без утайки. Их откровенные признания несовершенства и даже примитивизма в работе не только подкупали своей искренностью, но и помогали нам самим лучше видеть собственные просчеты.
С кубинцами мы завели ряд совместных дел и оперативных игр с выходами на ЦРУ. Некоторые из них получили впоследствии широкую публичную огласку.
Руководивший кубинской разведкой Мендес Коминчес был известен в кругах разведывательного сообщества как человек непредсказуемый. На приемах он шокировал коллег неумеренным потреблением спиртного, на совещаниях — внезапным исчезновением с рабочего места. Его нечасто заставали и в своем кабинете в Гаване. Он месяцами то руководил операциями в Анголе, то путешествовал по Европе или Азии, то совещался с вьетнамскими друзьями.
Кстати, с вьетнамскими коллегами мы установили рабочий контакт лишь в середине семидесятых годов. Через министра внутренних дел Фам Хунга нам удалось добиться разрешения принять участие в опросе американских военнопленных, еще не репатриированных на родину после войны. Собственно опрос вели вьетнамцы, сотрудники же внешней контрразведки давали советы и рекомендации, разрабатывали опросные листы, помогали закрепить показания, с тем чтобы в последующем использовать их как компрометирующий материал для вербовки.
Так, с помощью вьетнамцев удалось добиться согласия на продолжение работы в США сотрудника ЦРУ и военнослужащего Пентагона высокого ранга. Попытки связаться с ними после возвращения в США успеха не имели, и ценность их показаний осталась под сомнением.
Довелось мне иметь дело и с румынской разведкой, но при необычных обстоятельствах. В 1972 году мне поручили возглавить группу сотрудников КГБ с женами, отправившихся на отдых в Монголию — курортное местечко на Черноморском побережье, невдалеке от болгарской границы. К тому времени все рабочие контакты с румынами по линии госбезопасности были прерваны, но руководство МВД всячески старалось продемонстрировать свою верность советским друзьям. На вилле МВД нас принимал и обнимал, хотя мы были всего лишь отдыхающими, руководитель госбезопасности Почепа, сбежавший на Запад несколько лет спустя, затем нас пригласил сам министр Станеску. После получасовой аудиенции меня отозвали в сторону и повели по длинным темным коридорам, пока наконец мы не уперлись в массивную, с бронзовыми ручками дверь. В кабинет я вошел один, еще не понимая, к чему вся эта доброжелательная таинственность. Пока я разглядывал шикарную меблировку с толстым китайским ковром на полу, в открытом дверном проеме смежной комнаты неожиданно появилась знакомая фигура. Ба! Кого я вижу!
Навстречу мне шел, радостно улыбаясь, мой старый знакомый по Вашингтону Виктор Доробанту. Я и тогда подозревал, что он работает в разведке, прикрываясь должностью пресс-атташе. Кто же он теперь? «Заместитель начальника разведки», — представился Доробанту. Мы сели за маленький столик, открыли коньяк, официант тут же принес кофе.
«Знаешь ли ты, что происходит в нашей стране? — начал Виктор. — Не верь официальным улыбкам. Чаушеску дал команду на полный разрыв с вашим КГБ. Вы последняя группа, которую мы приняли в Бухаресте. Чаушеску — предатель, он самовлюбленный маньяк. Его жена и все окружение— властолюбцы, продажные шкуры. Им наплевать на страну и ее народ, на социализм, на дружбу с Советским Союзом. У нас в органах зреет понимание необходимости смещения Чаушеску.