Прощай, предатель!
Шрифт:
— Я вас провожу в кабинет Александра Леонидовича... — шепотом говорит она.
Ее напряжение мне становится понятным только на втором этаже, когда мы проходим мимо родильного зала. Оттуда доносятся надрывные стоны рожающей женщины, которые перекрывают раздраженно-презрительные окрики акушера-гинеколога:
— Да что же ты не тужишься, дура упрямая? Ребенка задушить хочешь?! Щас помрет, и что тогда? Тужься, тебе говорят, ну!
Я резко поворачиваю туда голову и непроизвольно сжимаю кулаки. Чувствую, как медсестра-санитарка снова испуганно на меня
Меня волнует другое.
Ясно, что роды — дело нервное, тяжелое и без повышения голоса там вряд ли обойтись. Но профессиональные врачи с наличием мозгов и общей человечности же должны понимать всю важность эмоциональной атмосферы для пациентки.
Так на хуя этот урод там транслирует свое презрение и унижает и без того беспомощную женщину?!
Если он так принимал роды у моей Дашки, я его уничтожу. Задушу своими руками.
Раздавлю, блядь, как червяка...
— Подождите здесь, пожалуйста. Александр Леонидович скоро освободится, — лепечет медсестра и куда-то срывается.
Я прислоняюсь спиной к стене и мрачно смотрю ей вслед.
Не исключено, что последнюю мысль я произнес вслух.
?Глава 17. Такой мужчина понимает только язык поступков...
Даша
— Даша! Дашенька!.. — голос санитарки Люси выдергивает меня из состояния беспокойной дремоты прямо посреди ночи.
Я тревожно приподнимаюсь на локте и сонно моргаю.
— Мой малыш..?
— В порядке он, милая, уф-ф... по другому я поводу пришла!
Пожилая женщина дышит так часто, будто бежала изо всех сил. Наверное, так и есть. У нее даже лоб взмок от испарины... и пальцы трясутся заметней обычного.
— Люся, что случилось?
— Ты только не волнуйся сильно, девочка, — предостерегает она. — Молоко свое сбереги... Дыши ровно и держи себя в руках.
Я послушно киваю и показательно спокойно вдыхаю и выдыхаю — именно так, как она мне советовала недавно, чтобы меньше нервничать. На раз-два-три вдох, на раз-два-три задержка, потом — выдох на раз-два-три и раз-два-три задержка. И так несколько раз.
Это действительно меня успокаивает.
А ради благополучия своего мальчика я готова не то, что дышать по Люсиным инструкциям и релаксировать, а вообще... да хоть качаться вверх тормашками на люстре, как обезьяна!
Только бы мой маленький Василeк окреп поскорее. Только бы стал сильным и по-настоящему здоровеньким! А что может быть лучше для иммунитета недоношенного ребeнка, чем грудное молоко его родной мамы?..
— Я держу себя в руках, Люся. Говорите. Это... как-то связано с моим мужем? Он едет сюда?
Догадка об этом пришла еще в тот момент, когда санитарка попросила не волноваться. А что еще может меня так сильно взволновать, кроме состояния моего сына? Но раз он ни при чем, то вывод напрашивается сам собой.
— Он уже здесь, милая! — Люся говорит торопливым шепотом. — Ждет на разговор Александра Леонидовича... Мы ему сказали, что все в палатах спят! Не должен сейчас потревожить тебя... но ты уж постарайся себя не выдать. Я тебя разбудила — ну а вдруг полезет сюда муженек твой? Подумала, как бы шок тебе не устроил! Он у тебя прет, как танк непрошибаемый, а на лицо так и вовсе глаза поднять страшно! Люто смотрит... ох, и звериная же натура у него!
Чувствую, как губы кривит болезненная, горькая улыбка.
— Да, он по жизни такой с другими людьми... был. А теперь, наверное, и со мной свою — как вы говорите..? — звериную натуру показывать начнет.
Санитарка вздыхает и, то и дело прислушиваясь к громким голосам из родильного зала, быстро шепчет:
— Лежала тут одна до тебя девочка после выкидыша... хотела от мужа уйти, да тот был зверюга вроде твоего с виду! Она ему и так, и эдак втолковывала, что не может и не хочет с ним больше жить, а ему как горох об стенку. За руку взял да утащил с собой. Как с таким сладить? А у тебя и маленький еще.
Я укладываюсь обратно на кровать ничком и сжимаю подушку. Искусственное спокойствие всe еще со мной, но его уже по клочкам разъедает и разъедает нарастающее ощущение собственного бессилия.
Еще вчера у меня был план. Я очень рассчитывала на него... И как теперь с ним быть? Ведь я понятия не имею, как всe сложится из-за преждевременных родов! Господи...
— Ради здоровья сына... — шепчу я, кусая губы. — Ради его здоровья я попытаюсь потерпеть... но не знаю, как долго смогу прятать правду, что помню его измену. Может быть, со временем, если с ним всe-таки поговорить, у нас как-то отношения наладятся... или получится тихо-мирно развестись...
Обрываю себя и морщусь, чувствуя отвращение к собственной мягкотелости.
Это ведь та еще сделка с собственной психикой. Когда приходится себя ломать, чтобы втиснуться в отталкивающие обстоятельства. Смириться. Затоптать чувство собственного достоинства ради того, кто зависит от тебя больше всего на свете.
Материнский инстинкт — самый безжалостный ко всем, кроме ребенка. И особенно он не щадит свою собственную носительницу.
Такая жестокая правда жизни...
Санитарка Люся смотрит на меня с состраданием и качает головой.
— Не смотрите на меня так... — прячу лицо в подушку, глотая слeзы. — Живут же как-то люди вокруг. Изменяют и живут... договариваются, наверное...
— Нормальные люди договариваются, — отзывается она. — Если чувства поблекли, если уже не так больно, можно и махнуть на всe рукой... Но я вижу, не твой это случай, Дашенька. Не твой. А муж твой — из тех, кого нельзя убедить в чем-то простыми разговорами.
— Нельзя... — зачем-то повторяю я сама себе этот приговор тихим шепотом.
— Не услышит он тебя. Ему гордость и власть слишком громко напевают в уши то, что для него приемлемо. Такой мужчина понимает только язык поступков. Язык действий, которые напрямую влияют на его жизнь...