Прощай, Рим!
Шрифт:
В это время в зале для приемов консульства Тан собрались Россо Руссо, командир «Молодежного отряда» Петр Конопленко и его бойцы.
— Товарищи! Друзья!.. — Алексей Николаевич Флей-шин взволнован, в глазах задорный блеск. — Рим из «открытого города» стал «свободным городом». Распахните окна. Вывесим на балконе красный стяг. Пусть союзники рты разинут.
— А где мы кумачу возьмем, товарищ Червонный?
— Не беспокойся, найдем. — Флейшин уходит куда-то из парадного зала, затем возвращается со свернутым флагом и, разворачивая его, говорит: —
Расстелили флаг на полу, на натертом до блеска паркете. Один схватился за ножницы, другой за клей, а Флейшин принес древко. Через полчаса в центре ослепительного алого атласа вместо двух львов оказались красная пятиконечная звезда и серп и молот — эмблема страны великого Октября. Партизаны — весь отряд — вышли на балкон. Весело зашуршал, развеваясь на легком ветру, красный, словно кровь, пролитая в боях за свободу, флаг [12].
17
Шестое июня. Партизаны отряда «Свобода» с ночи оседлали шоссе у Монтеротондо. Курят по очереди, балагурят, поддевая друг дружку острым словцом.
— Антон, у какой из твоих красоток будем нынче пировать?
— Ильгужа, ты целый год про бишбармак башкирский рассказывал, слюнки у всех текли. Сегодня уж никуда не денешься — зарежешь барашка и покухарничаешь…
— Не сегодня, так завтра обязательно угощу!..
— Эх, если б знала Аннушка, где мы воюем сейчас…
Колесников обходит позиции пулеметчиков. Обычно спокойный, чувствующий себя в боевой обстановке как рыба в воде, командир сегодня с трудом скрывает внутреннюю тревогу. Да и не мудрено! Последний бой под итальянским небом. Дело надо провести с наименьшими потерями.
— Брустверы обложите камнями, — говорит он, когда видит, что кто-то из бойцов плохо защищен. — Остапченко, прикатите сюда вон тот большой валун… А ты, Дрожжак, перенеси пулемет под этот каштан. Отсюда шоссе лучше простреливается…
До Монтеротондо рукой подать. Город прямо за тем холмом, в двух километрах. Как только враг скатится под склон, надо начинать.
Еще и солнце не взошло. То ли от напряженного ожидания, то ли от резкого утренника — знобит.
— Скорее б уж, — вздыхает узбек Мирза-ака, более других чувствительный к холоду.
И сразу же за холмом, там, где прекрасный город Монтеротондо, раздается взрыв, за ним второй, третий и поднимается пальба.
— Ложись! — командует Колесников.
На взгорье показываются машины и пехота. Бегут немцы прытко, будто зайцы, услышавшие гончих. Колесников смотрит в бинокль. Сразу видать, взрывы и стрельба крепко переполошили фрицев. Среди дующих пешедралом немало таких, что и одеться-то не успели толком, чуть ли не в одних трусах выскочили. Молодец Грасси! Шуму наделал, будто целый полк…
Машины мчат на бешеной скорости. Пешие норовят зацепиться, вскочить в кузов на ходу, но у них ничего не получается. Когда передняя машина колонны оказывается метрах в четырехстах от позиции, занятой отрядом, Колесников подает знак, и в дело вступает станковый
— А-а, гады, угодили на горячую сковородку! — кричит Таращенко. — И на нашу улицу праздник пришел…
Через холм перевалили тяжелые танки. А у партизан нет ни артиллерии, ни ПТР. Единственная надежда — гранаты. Но пока что они бесполезны, танки слишком далеко.
— Сейчас они из пушек вдарят, — говорит Ильгужа.
Загремел залп. Снаряды с воем пронеслись над каштанами и разорвались где-то за шоссе. Еще залп. На этот раз снаряды упали ближе. «Третий наш!» — подумал Ильгужа, утирая рукавом холодный пот со лба.
Один танк двинулся вниз, выбрался на террасу, засаженную молодыми оливами, и развернул пушку прямо в сторону пулемета, за которым Леонид сменил Дрожжака. Снаряд угодил в каштан. Могучий ствол переломился, будто сухая лучинка. Плечо Леонида как огнем обожгло. Но он вскочил на ноги и крикнул:
— Задержать танк!
Ишутин подхватил связку гранат и изо всей мочи побежал навстречу. С каждым мигом уменьшалось расстояние между человеком и железным чудищем. Сорок метров, тридцать… Петр в кровь прикусил губы, глаза горят, по щекам струится черный пот.
— Еще бы десять метров, — шепчет он, как бы подхлестывая себя.
Тяжелая связка ложится под стальную броню. Взрыв, и гусеницы рассыпаются, словно велосипедная цепь. Танк некоторое время раскачивается на месте и замирает. А из города, преследуя немцев, подоспели партизаны отряда Альфредо Грасси. Они забросали гранатами с вершины холма остальные танки, попытавшиеся было свернуть на забитое шоссе.
После двухчасового тяжелого боя вдруг наступает тишина.
Колесников быстренько перевязал свое обожженное осколком плечо и вместе с Ильгужой пошел на шоссе. Хотелось посмотреть на поле битвы.
— Интересно, сколько фрицев успели мы угробить? — говорит Ильгужа, оглядывая трупы, застывшие в разных позах на обочине.
— Я насчитал сорок шесть. А этот вот сорок седьмой…
Однако сорок седьмой, увидев партизан, вдруг привстал на колено и прицелился в Колесникова. Муртазий успел вскрикнуть: «Леонид!..» Он резко оттолкнул командира в сторону, и тут же прогремел выстрел. Ильгужа согнулся пополам, словно топором подрубленный.
Леонид увидел спину немца, уползавшего по канаве назад, и прикончил его из парабеллума отца Паоло. А Ильгужа тем временем повернулся лицом кверху. Тихонько постанывал.
— Ильгужа, ранен, что ли? — Леонид приподнял голову друга. — Куда?
Ильгужа побелел, губы бесцветны. Только ласково смотрят на Леонида два глаза, как две темные чечевички.
— Ничего, знаком, ничего…
Вытащил было Леонид флягу, чтобы напоить водой Ильгужу, но разглядел, что пуля попала в живот, налил воды в горсть и обтер ему губы и щеки, потом взял его на руки. Понес.