Прощай, Рим!
Шрифт:
На следующий день, погрузившись на «студебеккеры», в Рим прибыли партизаны отряда «Свобода». Их громким «ура!» приветствовали Конопленко и его бойцы.
В банкетном зале виллы Тан празднично горят огни. Когда в дверях показался Колесников, Россо Руссо, сидевший во главе стола, поднялся навстречу и провозгласил:
— Товарищи! Перед вами герои, освободившие Монтеротондо, партизаны отрядов Колесникова и Таращенки. В честь славных соотечественников наших — трижды «ура!».
— Ура! Ура! Ура-а!!!
— Колесников? — К Леониду подходит высокий, стройный
— Да, Леня, — отвечает Леонид, силясь припомнить, где и когда он встречался с этим человеком, в чертах которого ему чудится что-то знакомое.
— Из Питера?
— Да, из Ленинграда.
— А не был ли ты среди сирот, нашедших «приют» в Кадетском корпусе? — продолжает тот, переходя на «ты».
Леонид возвращается в детство. В памяти оживают надменные кадеты, коридоры, столовка…
— Помнишь, какую кучу малу мы устроили из-за куска жирной баранины?
— Кадет Николь?
— Ленька-драчун!
На глазах у слегка захмелевшего Николая слезы.
— Не зря говорит народ: гора с горой не сходится, а человек с человеком… — Леонид улыбается и внимательно вглядывается, выискивая в седеющем человеке приметы двадцатипятилетней давности.
Между тем к ним подходит Флейшин.
— Николь, — говорит он, беря его за руку, — помогал русским пленным бежать из лагерей и находил для них надежное убежище. Дважды сам попадал в знаменитые римские тюрьмы, но выкручивался.
— Революционер! — грустно усмехнулся Николь и прибавил: — А ты, Леня, не очень-то изменился.
— Ну да, — подхватил Леонид, так и не поняв, шутит тот или искренне говорит, — тогда я был семилетним сорванцом, а теперь того гляди дедом обзовут… Поедешь в Россию?
— Если пустят, — сказал Николь, вдруг задумавшись и нахмурив брови
— Конечно, пустят. Ты же в эту войну показал себя настоящим патриотом, советским людям помогал.
— Братцы! Я тоже поеду домой, — закричал падре Ерофео, подошедший поздороваться с Леонидом. Он, похоже, успел крепко выпить. Лицо под хрустальной люстрой переливается всеми цветами радуги. — Хватит, долго служил господу небесному и его наместнику на земле. Теперь хочу потрудиться на благо грешных человеков. — Он сбросил черную рясу и снова крикнул: — Эй, кто на пианино умеет тарабанить? Сыграйте мне «Камаринского». Падре Ерофео хочет плясать до упаду…
Николь сел за фортепьяно, а Алексей Николаевич отыскал глазами Сережу Логунова и хитро подмигнул ему.
С утра их увел к себе в тратторию Альдо Фарабулли. Угостил на славу. До полуночи в траттории раздавались песни — русские, украинские, грузинские и, конечно, итальянские.
Когда настала пора уходить, партизаны по-русски написали на стене траттории спасибо хозяину и хозяйке, потом все вывели свои фамилии — кто цветным карандашом, кто углем, кто масляной краской. На стене места не хватило, так испестрили потолок. Альдо и Идрана были очень растроганы, пошли провожать партизан до самой виллы.
Прощаясь,
Рим праздновал ночь напролет. Рим пел. Рим плясал. Распахнулись двери темниц, на площадях, улицах, проспектах, в домах и даже в подвалах ходил ветер свободы. Впервые почти за два десятилетия всюду открыто продавалась газета «Унита». И обычно неспешный Тибр в эту ночь нес свои воды вроде бы живее и веселее…
Наступил новый день. Флейшин после обеда отправился искать начальника гарнизона. С ним пошли Колесников и Конопленко.
У начальника гарнизона Алексей Николаевич разговаривал с достоинством — как представитель интересов советских граждан.
— Господин генерал, мы ваши союзники. Разрешите образовать в Риме Комитет защиты советских военнопленных и помогите обеспечить их продовольствием и одеждой.
— О'кей! — Генерал позвонил.
В кабинет вошел его адъютант. Генерал зашептал ему скороговоркой:
— Выдайте партизанам документы, чтобы они могли беспрепятственно передвигаться по Риму…
— А сколько их всего человек?
— Сто восемьдесят два.
— Ого! — У генерала глаза на лоб полезли. — Столько русских партизан в одном Риме! Колоссально! — Он громко прищелкнул пальцами.
А вечером в виллу Тан явился гость из Ватикана. После обмена приветствиями монах в черной сутане сложил ладони пирожком и приставил к мясистому носу.
— Достопочтенные господа, — елейно пропел он звонким тенорком…
«Ишь ты, каким старинным русским языком выражается, — подумал про себя Леонид. — А судя по комплекции, ему бы басом полагалось говорить…»
И впрямь, посланец Ватикана был мужик крупный, дородный.
— Господа! Его святейшество папа Пий Двенадцатый будет рад видеть вас на аудиенции в Ватикане.
— Папа Пий Двенадцатый? — Флейшин, решив, что он ослышался, с недоумением уставился на румянощекого монаха.
— Да, его святейшество хочет встретиться с русскими партизанами. Его святейшеству хорошо известны ваши подвиги, — еще раз повторил приглашение посланец Ватикана.
Флейшин знает, каким сложным церемониалом сопровождаются обычно папские приемы, поэтому он сказал, что русские для предварительных переговоров пошлют делегацию, и записал адрес, куда им надо будет обратиться.
Когда монах ушел, Флейшин с веселой улыбкой посмотрел на Колесникова и Таращенку:
— Каково, а?
— По-моему, следовало бы прежде посоветоваться с римскими коммунистами, — задумчиво сказал Леонид.
— Правильно, — поддержал его Антон, — они лучше знают этих попов.
Спустя час представители партизан были у секретаря компартии Римской провинции. Услышав о визитере из Ватикана и приглашении папы, этот усталый, с глубокими резкими морщинами на высоком, красивом лбу человек, за плечами которого были долгие годы подполья, неожиданно звонко, по-мальчишески расхохотался. За окном вечерело. Секретарь посмотрел на бледнеющее небо, подумал и, дружески тронув тонкими, сухими пальцами богатырское плечо Колесникова, сказал: