Прощеное воскресение
Шрифт:
— Дайте мне, а вы становитесь со своими, — взяв из рук Ираклия Соломоновича фотоаппарат, сказал Петров-младший.
— А вы? — благородно спросил Горшков, хотя сфотографироваться со своими ему очень хотелось.
— А я всегда успею.
Молодой подполковник сделал десяток кадров. Так возник этот важнейший документ в жизни Адама Домбровского.
Командующий поехал в Центральный парк, где была его штаб-квартира. Иван Иванович и Ираклий Соломонович остались в городе: медики прибывали из разных городов группа за группой. Папикову было назначено направляться в Северный, так тогда называлась местность к северу от Ашхабада. Там разворачивали самый оснащенный полевой госпиталь, в котором можно было делать серьезные операции.
Снова взяв Адама за руку, Александра подошла к Папикову и тихо сказала:
— Это мой муж, пропавший без вести. Возьмите его ассистентом, не пожалеете.
— Хорошо, — согласился Папиков, и так они снова стали единой командой.
В
Условия работы для Папикова и его команды были очень хорошие. Приехав на место за город, они сразу приступили к делу.
— А ты права, Саша, — сказал Папиков, когда все они сидели, отдыхая после очередной операции, — ты права, — поудобнее умащиваясь на складном брезентовом стульчике, повторил он, — хороший у меня ассистент.
— Спасибо, — сказал Адам, и это было первое слово, которое он произнес.
— Сейчас девятнадцать ноль ноль, работаем еще одну операцию — и отбой, — сказал Папиков. — Для нас Ираклий позаботился об отдельных двухместных палатках.
Они вышли из операционной в двенадцатом часу ночи. Высокое темно-фиолетовое небо было усеяно острыми блестками таких ярких, таких лучистых звезд, какие только и увидишь в пустыне, хоть в Каракумах, хоть в Сахаре… Заливая округу призрачным зыбким полусветом, струился над головами Млечный путь, как дорога из вечности в вечность. По периметру палаточного городка и над местами общего пользования желтели точки электрического освещения, монотонно гудели дизели. Фронтовики-саперы остались спать до утра в своих палатках, чтобы со свежими силами направиться в город. Противогазы были при каждом из них, и это их обнадеживало.
— Вот ваша палатка, — показал Папиков Адаму и Александре. — Все, спим.
Они вошли в новенькую, терпко пахнущую брезентом, по-генеральски просторную, обустроенную палатку и закрыли за собой полог. Александра ни о чем не расспрашивала Адама, а он, в свою очередь, не задавал ей никаких вопросов. Не до разговоров им было. Живые, молодые, здоровые, наедине друг с другом. Близко. Ближе некуда. Оказывается, они, как были когда-то очень близкими, так и остались. Оказывается, и память сердца, и память тела ничего не забыли. А тех шести лет, что они прожили врозь, просто не было.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
О счастье мы всегда лишь вспоминаем…
XX
Некоторые считали графиню Марию Александровну Мерзловскую слишком независимой, слишком удачливой, бесстрашной, одаренной многими талантами, наконец слишком правильной в том смысле, что за ней не прослеживалось никаких тайных пороков и даже просто житейских грешков, которые бы примирили с ней многих. К тому же она была красива, здорова, богата да еще и не кичилась ни тем, ни другим, ни третьим. Нет, это было уж слишком! Все это вместе взятое не могло не раздражать завистников, а в особенности завистниц. Ходили слухи, что за графиней стоят большие деньги какого-то таинственного покровителя, наверное, американца, поскольку местный ни разу не мелькнул ни в тунизийском, ни во французском круге ее общения, хотя и американский тоже не мелькал. Мелькал не мелькал, а молве нужно от чего-то отталкиваться, она закрепила за Марией Александровной американского покровителя, и все как бы сразу стало понятным и объяснимым, все не все, но, во всяком случае, многое в ее поведении. «Конечно, с таким американским дядюшкой…» — поджимая губы, судачили досужие дамы в окружении графини Мерзловской, и всем было легче от того, что они разгадали секрет ее успеха, из чего следовало, что будь у каждой из них такой же «американский дядюшка», то и они вознеслись бы никак не ниже русской графини.
Среди многих законов
При всей видимой открытости ее характера, при всей веселости, неиссякаемой любознательности, доброй энергии и самом благожелательном внимании к окружающему миру Мария Александровна умудрялась быть человеком, застегнутым на все пуговицы, — и для чужих, и для своих в равной степени. Самым непринужденным образом она со всеми держала дистанцию — хоть с близкими, хоть с дальними, хоть с мужчинами и женщинами, хоть с детьми. Даже ее любимец пес Фунтик и тот не позволял с ней никакого амикошонства. Да что там Фунтик — любая одежная щетка чувствовала себя при ней мобилизованной, служила ей верно и даже не пыталась подеваться куда-нибудь ни с того ни с сего.
Со дня окончания Второй мировой войны минуло три полных года. Жизнь энергично накатывала колею мирной повседневности. Все затронутые войной страны быстро залечивали раны. Особенно быстро Франция, оставшаяся после немецкой оккупации не слишком разоренной, благодаря самоотверженному мужеству маршала Петена, добровольно и сознательно принявшего на себя позор не желавшей воевать нации; Франция, вдруг удивительным образом ставшая вновь великой державой благодаря политическому гению де Голля. Франция, всю войну проведшая в полуоккупации и полной вассальной зависимости от Германии из-за многоходовых политических комбинаций генерала де Голля даже получила свою долю репарации и свою оккупационную зону в поверженной другими Германии, вошла в Совет Безопасности как страна-победительница наряду с СССР, США и Англией.
Шел октябрь 1948 года.
Маршал Петен сидел в тюрьме на острове Йе, что в Атлантическом океане, в двадцати километрах от берегов Франции. Маршал сидел в одиночке. А в те полчаса, что отводились ему для прогулки, тюремные надзиратели даже не давали ему возможности хоть разок взглянуть в сторону родного берега. Надзиратели не пускали девяностодвухлетнего старика на тот клочок тюремного двора, откуда было видно, как катит океан свои вскипающие волны к пределам дважды спасенной им родины.
Шарль Андре Жозеф Мари де Голль в своем небогатом домике в Коломбэ (кормился с семьей на пенсию полковника, поскольку в генеральской должности он так и не был никогда утвержден официально) раскладывал пасьянсы, памятуя о том, что «пасьянс» по-французски — «терпение». Раскладывал бесконечные пасьянсы и терпеливо ждал у моря погоды, ждал, когда ветер славы снова подует в его паруса и Франция опять вспомнит о нем. А ждать ему было предначертано судьбой 12 лет. [21]
21
После побега де Голля в Лондон Петен приговорил его к смертной казни за измену родине.
Затем де Голль приговорил Петена к смертной казни за измену родине.
Понятно, что ни тот, ни другой никогда не изменяли Франции. Просто так карта легла, как сказала бы Мария Александровна и как говаривал сам де Голль.
Исключительно благодаря маршалу Петену генерал Франко, высоко чтивший и полководческий талант, и политическую мудрость Петена, внял его убедительному совету и отказался пропустить стоявшие в боевой готовности войска Гитлера через Испанию — прямиком к английскому Гибралтару и в Северную Африку. Сейчас этот факт забыт, а между тем, если бы немцы походным маршем прошли без затей через Испанию, то их шансы выиграть Африканскую компанию повысились бы многократно. Кстати сказать, и в том, что Испания не вступила в войну, а осталась нейтральной, также большая заслуга маршала Петена: как бывший профессор военной академии Сен-Сир и посол Франции в Испании он умел убеждать и убедил Франко занять ту позицию, которую тот занял.
В августе 1944 года Петен и его правительство были фактически арестованы гитлеровцами и вывезены из Виши в замок Зигмаринген в земле Баден-Вюртемберг. С первого дня существования французского Сопротивления Петен на словах говорил одно, а на деле поддерживал освободительную борьбу своего народа. Немцы не могли не знать этого, потому и заточили его в замок.
В июле 1945 года де Голль приговорил Петена к смертной казни, а уже 17 августа 1945 года заменил ее пожизненным заключением.
Всего через пять месяцев, в январе 1946 года, де Голль потерял власть и тут же начал бороться за освобождение маршала Петена. К сожалению, новые правители Франции остались глухи к призывам своего недавнего кумира.
Вот такая история. А если ко всему этому еще добавить, что Петен и де Голль служили в одном полку, что оба прошли мясорубку Вердена, в которой погибли сотни тысяч человек, что де Голль был адъютантом маршала Петена, а Петен крестным отцом первенца де Голля Филиппа, то картина получится вполне шекспировская.