Просчитать невозможно
Шрифт:
А Вагап стоит, покачиваясь на кривых ногах человека, привыкшего к седлу. И молчит долго. Или это просто Абдулу кажется, что он так долго молчит?
– Я уговорил Шамиля. Он дает тебе возможность исправить положение. И выйти с честью из трудного дела, и всем дать возможность выйти с честью. Нам всем, потому что люди, приславшие эти деньги, спрашивать умеют. Мой джамаат в твоем распоряжении. Эти люди, – кивок за спину на конвоиров, – тоже. Шамиль приказал им сопровождать тебя до самого конца. Кроме того, он дал еще и много адресов тех, кто всегда пожелает нам помочь. Это большая
Недружными щелчками предохранители автоматов за спиной сообщают, что они поднялись в верхнее положение. Абдул вдруг чувствует, как горит его загорелое лицо. То ли от радости подступившей, то ли оно еще раньше начало гореть от волнения, а он почувствовал это только сейчас.
– Пойдемте в мой дом. Я человек не богатый, но накормить смогу всех. Там ты нам расскажешь все, что произошло, в подробностях. Мы посоветуемся и примем решение, как поступить. Я назначен твоим заместителем с правом решающего голоса. То есть если я увижу, что ты поступаешь неправильно, я могу отменить твой приказ. Когда-то в Красной армии у большевиков были комиссары. Я теперь твой комиссар.
– Я – Шестой, – докладывает снайпер. – Еще одна машина… Выехала из-за фермы, передвигается на высокой скорости. Я думаю, какая-то шишка приезжала поговорить с эмиром Абдулом. Имею скромное желание попросить водителя остановиться, и никогда больше не садиться за руль. Возможность есть, видимость прямая…
– Отставить! Приказ – только следить… Не спугнуть… И не показываться никому на глаза, – старший лейтенант Кантария даже прикрикивает на снайпера.
– А вдруг это Шамиль?
– Шамиль из норы, говорят, даже в туалет не выходит. Только штаны успевает менять. Куда твой Шамиль направляется?
С его наблюдательного пункта ферму видно плохо. Только одну сторону, да и то с угла.
– Через село в сторону гор.
– Там дорога, помнится, проезжая километров на пятнадцать, – хрипло добавляет Второй. – Дальше только пешью. Мы здесь в прошлом году бои вели.
– Продолжать наблюдение.
– Первый, я – Четвертый! А где люди в селе? Никого не видно? День… Должны быть во дворах… Никого…
– Откуда я знаю? Не уничтожили же их всех, чтобы эмира Абдула не показать.
– Я – Десятый. Здесь только тот самый эмир Вагап командует, другим не позволяет… Это его родное село… Бывший директор этой самой скотофермы…
– Есть люди! – докладывает Одиннадцатый. – Ребенок из двери во двор выскочил, за ним хромой старик, схватил, как вор, курицу, оглянулся, и в дом.
– Может, людям выходить запретили? – предполагает старший лейтенант. – Тогда я жалею, что остановил Шестого. Это в самом деле была шишка. Может, и сам Шамиль…
– Теперь уже поздно. Машина ушла за поворот. Там узкое длинное поле, и дальше ельник. Уже одну крышу видно…
– Продолжаем наблюдение. Все подтянулись?
В эфире начинается перекличка. Нугзар считает своих бойцов – не отстал ли кто при таком темповом передвижении. Хорошо, что они возле дома Беслана Байрамирова захватили одного боевика раненым и сумели
– Я предполагаю обыскать как следует пещеры, – говорит эмир Абдул, когда вызванный Вагапом старенький сельский фельдшер осматривает ему руку и ногу и делает перевязку. – Если рюкзаки там, мы их найдем.
Руки у фельдшера мягкие, боли не причиняют. Но Абдул и без того никогда не показывает, что ему бывает больно. Он поморщиться может только тогда, когда это ему необходимо для достижения своей цели, или тогда, когда никого нет рядом.
– Надо все варианты просчитать.
Вагап предупредил, что фельдшер в первую войну подорвался на мине, поставленной федералами, и оглох. При нем можно говорить свободно, без стеснения. И он говорит.
– Обязательно. Я и другие уже прикидываю.
– Ты эти пещеры хорошо знаешь, – не спрашивает, но утверждает эмир Вагап.
– Плохо, – качает головой Мадаев. – Только основные коридоры и большие залы. И карта, я уже убедился, никуда не годится. Там все перепутано. Кто только ее составлял…
Он говорит для себя непростительно много, но ничего не может с собой поделать. Это радость заставляет его говорить, никак не уходящая из души радость, что все так обошлось, что ему снова поверили и доверили, и даже людей выделили.
– Кто-то составлял. Не слишком умелый. Умелых еще поискать надо. Но найти-то собираешься? Пещеры большие.
– У того подполковника, который прятал, времени было слишком мало, чтобы унести далеко. И зачем ему далеко уносить, если ему за ними возвращаться? Сегодня-завтра они снимут оттуда всю охрану, и можно будет поискать…
– Ты сильно зацепил подполковника?
– Беслан говорит, прошил бедро навылет. У меня такое же ранение два года назад было. Я только день отлеживался. Он тоже встанет. За такими деньгами он из гроба встанет.
– А ты не переоцениваешь его жадность?
– Не мне тебе объяснять, сколько получают русские офицеры. Они с солдат последнюю шкуру сдирают. Только бы как-то заработать. А тут… Такие деньги!
– Это все-таки спецназ ГРУ.
– Самые отчаянные. Только самые отчаянные способны на поступок. Другие бы не рискнули. Это же сразу против нас и против своих. Нужно ничего не бояться, чтобы так поступить. И уж драться за это они будут насмерть. С такими драться сложно, но мы справимся.
– Аллах поможет, – эмир Вагап закатывает красные глаза к небу. Отчего они у него красные, Абдул так и не может понять. Наверное, болят. – Я наблюдателя на соседнем перевале выставил. Он присматривает за пещерой.