Прошу, убей меня.
Шрифт:
В конце 1975 года я пристрастился ходить в «Фебу». «Феба» была местом антибродвейской театральной тусовки, рестораном выше по улице. «Феба» стала моим вторым домом. И на моем коротком пути от Бункера до «Фебы» я шел мимо столбов, на которых были наклеены плакаты: «Панк идет!»
И мне нравилось, с первого же момента, как я увидел эту надпись, я подумал: ПАНК ИДЕТ! Я думал, что же это будет? Группа или что?
Но «ПАНК» — мне это понравилось, потому что для меня это было короткое обозначение молодого, бестолкового говнюка. А потом еще в «Джанки» Берроуза, ну, знаешь, потрясающая сцена, где Уильям и Рой, моряк, грабят синяков в метро и встречают двух молодых
«Ебаные панки думают, что это шутка».
Так что я знал, что панк — наследник жизни и трудов Уильяма Берроуза. И я сказал: «Я сведу их вместе ради общей выгоды». И я это сделал.
Уильям Берроуз: Я всегда думал, что панк — это тот, кто все просек и на это забил.
Глава 23
Китайские скалы [54]
Филип Маркейд: Какая-то девушка подошла ко мне в «Мамочке», на мне был такой индейский шарф, и она сказала: «Вау, прямо как Кит Ричардс!»
54
«Chinese Rocks» — песня New York Dolls.
Она взяла мой шарф и обмотала вокруг своей шеи. Прошло время, я попросил ее отдать мне шарф назад, а она представилась и сказала: «У меня есть немного геры, но я не умею колоться, если ты меня ширнешь, я с тобой поделюсь». И мы пошли к ней домой на Двадцать третью стрит. Оказалось, что у нее только полпакетика. Мне бы точно не хватило забалдеть, и я так и сказал: «Мне ширяться без мазы».
Но я все равно ее вмазал, и так мы подружились с Нэнси Спанджен.
Элиот Кид: Первые два раза, когда мы встречались с Нэнси Спанджен, я с ней спал. Она заговорила со мной в «Максе», и я сказал себе: «Только не это».
Но от нее фиг отцепишься. Я в том смысле, что Нэнси была охуенной занозой в заднице. Думаю, наша тусовка была чуть ли не первой, где девочки и мальчики были просто друзьями, равными. Но и при всем при этом Нэнси постоянно гундела. Ее было трудно любить. Мы обычно издевались над ней. Она постоянно приходила ко мне на хату, ей хотелось вырубить, и она просто трясла меня, пока я не соглашался.
Ричард Ллойд: Примерно в то время в Нижнем Ист-сайде стало очень, очень популярно быть джанки. По утрам можно было видеть, как люди выстраиваются в очереди, словно в кино на хит — очереди метров на двадцать, а те, кто продает наркоту, бегают вдоль очереди и говорят: «Готовьте деньги, мы откроемся через десять минут». Или: «Никаких однодолларовых. Только пятерки и десятки».
А еще у них было меню типа: «Сегодня у нас есть коричневый герыч, белый герыч и кокаин». Или: «Сегодня кое-что особенное, вы будете в восторге».
Представь, ты говоришь с соседом или там газету читаешь, и ждешь, пока откроется дурь-дом. Это были тебе не всякие отстойные, слюнявые психи — это были скульпторы, художники, почтальоны, судомойки, официанты, официантки и музыканты. Абсолютно нормальные. И я привык бегать сюда между выступлениями — прибежать, ширнуться, и назад.
Филип
Так ты проползаешь два или три этажа, а потом неожиданно БАБАХ — ты врезался в кого-нибудь — оп-па, вот и народ — и ты оказываешься в очереди из двухсот человек, поднимающейся по лестнице. И вот ты стоишь в очереди, в абсолютной темноте, а какой-нибудь уебок командует: «Соблюдать очередь!»
Все вели себя тихо, потому что всем хотелось купить дозу. Когда ты наконец оказывался наверху лестницы, там за дверью сидел парень. В двери — только маленькая дырка. Ты суешь туда деньги и говоришь «К» или «Г», смотря по тому, хочешь ты кокаина или героина.
Тебе дают маленький пакетик, и ты съебываешь оттуда в надежде, что внизу тебе скажут: «Зеленый свет». Это значит, что можно выходить, что снаружи нет копов. Если говорят «Красный свет», значит, надо ждать, и это действительно страшно, но только годы спустя я понял, что в этом была немалая часть удовольствия.
Ричард Ллойд: Мы с Ричардом Хеллом однажды пошли вырубать, и нас заловила полиция, затолкала в здание и обыскала. Они нашли у Хелла иглу и сказали: «Это откуда?»
Ричард сказал: «Я собираю антикварные иглы».
Потом он начал гнать про то, что он мазохист, и дырки у него в руках потому, что ему так нравится. Он говорил: «В чем проблема? Я втыкаю в себя всякую фигню. Я знаю, что это отклонение».
Так что они просто забрали героин и отпустили нас. Когда копы ушли, Хелл сказал: «Черт бы побрал этих ебаных копов, им только и нужно, что наша дурь, теперь придется идти опять вырубать — а у нас даже баяна нет».
Ричард Хелл: Джанк-тусовка была как секс, просто веселуха. Я хочу сказать, на этом деле еще был притягательный налет запретности, но при этом никто не считал джанк опасным.
Знаешь, технически, даже если у тебя развилась зависимость, достаточно две недели ничего не принимать, и она исчезнет. И так ты это и воспринимаешь. И тебе кажется, что ты сможешь прожить в таком режиме года четыре-пять, пока не увязнешь в этом слишком глубоко. Это был простой прикол, но знаешь, самый главный прикол — что ты разгоняешься. С героином дела идут лучше!
Артуро Вега: Мне не нравится героин. Мне он совсем не нравился, но я ширялся несколько раз за компанию с Ди Ди. Первый раз, когда он меня уколол, я не мог двигаться. Я не мог встать. И мне дико хотелось сблевать. Меня тошнило, тянуло в сон, и я говорил, как те джанки на улице.
Ди Ди сказал мне: «О, тебя крепко вставило, могу сказать по твоему голосу, хотел бы я говорить так же, как и ты, это значит, что тебе действительно хорошо».
Я сказал: «Оооо, милый, оо, нет, не моооогу, о, не могу встать, Ди Ди».
Ди Ди же ответил: «Ну и отлично!» Ха-ха-ха.
Я сказал: «Нет, я сейчас сблюю».
В другой раз он ширнул меня первым, потом зарядился сам и начал синеть. Я чуть не обосрался. Ди Ди спросил меня: «Как думаешь, со мной все в порядке?»
Я ответил: «Не знаю, Ди Ди, тебе виднее».