Проситель
Шрифт:
— Ждет? — растерялся Берендеев. Ему вдруг увиделась огромная фыркающая рыба с головой коня и тут же — конь, но не в классическом кожаном пальто, а в рыбьей чешуе и почему-то с толстыми, упругими усами.
— Ждет, — подтвердила секретарша.
Берендеев вспомнил, что у морского бога Посейдона были кони (рыбокони), но не в чешуе, а гладкие, как угри или налимы… И скакали эти кони не только по воде и по дну морскому, но и, в случае необходимости, по суше. «Бред», — подумал Берендеев. Определенно мысли его (в отличие от рыбоконей Посейдона) скакали куда-то не туда. Так всегда случалось с мыслями, когда они не знали, куда скакать.
Он поднялся на второй этаж, миновал пустую приемную, вошел в небольшой,
Навстречу Берендееву поднялся коротко, по-военному или по-спортивному стриженный мужчина в необычных круглых, в роговой оправе очках. Ему можно было дать и тридцать, и сорок, и пятьдесят лет. Впрочем, за исключением стрижки, ничего военного или спортивного в его облике не было. «Рыбоконь — существо мифологическое, — подумал Берендеев, — следовательно, без возраста».
— Я вас ждал, — ошарашил он Берендеева неожиданным признанием.
— Я пришел… — Берендеев на мгновение запнулся, но тут же с исчерпывающей ясностью понял, зачем он пришел в «Сет-банк». — Я пришел отдать вам свои деньги. Деньги, которых у меня… нет.
Часть вторая
Пустыня рыб
10
«Всякий неначатый труд таит в себе совершенство, — подумал, глядя на приглашающе мерцающий экран компьютера, писатель-фантаст Руслан Берендеев. Следовательно, начало труда неизбежно представляет собой разрушение совершенства. Сомнение есть не что иное, как стремление продлить невозможное совершенство, временное, а может, истинное (вечное?), имя которому — Ничто».
На экране компьютера, с некоторых пор заменившего Берендееву бумагу и пишущую машинку, как раз и было то самое невозможное совершенство — Ничто, серое пространство, вместилище сущего, территория нерожденного, — которое предстояло разрушить (осквернить?).
«Зачем?» — подумал Берендеев.
Ему было известно предположение о будто бы имеющем место «попущении Господа злу», смысл которого заключался в том, что Господь иной раз не препятствовал полномасштабной реализации зла для последующего полномасштабного же его пресечения с обязательным наказанием виновных. Вероятно, точно так же имело место и «попущение Господа творчеству». Господь не имел обыкновения препятствовать творчеству в надежде на то, что творец создаст нечто стоящее.
Берендеев не был уверен, что ему следует в очередной раз испытывать терпение Господа. Ему было трудно отделаться от идиотского ощущения, что ему (и не только ему) в принципе не о чем и незачем писать, потому что Господь и так все видит и знает. Что же касается людей (читателей), то они, независимо от того, будет он писать или не будет, ничего не видят и ничего не знают, потому что не хотят видеть и не хотят знать. Берендеев подумал, что нельзя писать, не зная (не видя) истины. Но, вероятно, можно было писать, зная (видя), что истины не существует вообще. Это было все равно что справа налево писать пальцем по воздуху буквами, которых не существует ни в одном известном языке. Тем не менее писатель-фантаст Руслан Берендеев был уверен, что писать следует именно так. Глядя на серый мерцающий компьютерный экран, он ощущал себя неандертальцем, впервые в жизни вознамерившимся выцарапать что-то острым камнем на стене пещеры.
Что?
Здесь опять имело место противоречие. Господь, как известно, знал все наперед. Предполагаемым же читателям писатель-фантаст Руслан Берендеев был бессилен объяснить то, чего не понимал сам. Получалось, что он одновременно отправитель и адресат… чего? «Вот только письма оттуда идут слишком долго…» — вспомнил он слова Дали. Единственной целью творчества, таким образом, коему попустительствовал Господь, являлось объяснение (чего?) самому себе. «Я есмь альфа и омега…» — вспомнилось Берендееву. И тут же, как водится, скверный какой-то перепад в мыслях, отвратительная галиматься: «Сознанье — все!» — сказал мудрец брадатый. Другой в молчанье встал и стал ему башку крутить». Творчество было где-то там — в перепадах (как на американских горках) сознания: от вечного к суетному, от умного к глупому, от Все к Ничто.
И еще писатель-фантаст Руслан Берендеев вдруг вспомнил огромный, напоминающий голову трупа из фильма ужасов лунный глобус в кабинете председателя совета директоров «Сет-банка» Нестора Рыбоконя. Глобус (хотя тогда Берендеев не придал этому значения) был в один цвет с мерцающим в данный момент на его столе экраном компьютера.
Едва только (несколько лет назад) он переступил порог кабинета Нестора Рыбоконя, взгляд его немедленно уподобился луноходу, заскользил по стоящему в углу кабинета на красного дерева ноге глобусу. «Море сомнений» — было первым, что сканировал взгляд Берендеева с серой, как кость, поверхности глобуса. «Море возможностей» — вторым.
Теперь он доподлинно знал, что чертоги Господа Бога, сотворившего твердь земную и хляби водные, находятся не на небесах, а на Луне. Море сомнений и Море возможностей были детьми Все и Ничто, как Каин и Авель — детьми изгнанных из рая Адама и Евы. Совершенство сходило на нет, точнее, меняло сущность, как трансвестит пол, в преодолении Моря сомнений на пути к Морю возможностей.
Отныне Берендееву было совершенно точно известно, когда именно Господь Бог навсегда распрощался с идеей совершенства. В мгновение одушевления Адама, когда тот, как предтеча Франкенштейна, зажил по собственному, независимому от Божьей воли закону, двинулся предначертанным путем — прочь от Моря сомнений к Морю возможностей. В сущности, на протяжении тысячелетий человеку предоставлялся один-единственный — в бесчисленных, как созвездия на небе, вариациях — выбор: между Морем возможностей (несовершенством) и Морем сомнений (бездействием), в насыщенном растворе которого растворялось сущее, но прежде всего — мысль и воля.
Берендееву открылось, что предлагаемый человеку якобы один-единственный выбор не двоичен, но троичен, что между жизнью и смертью, существованием и несуществованием, бытием и небытием, синонимом и антонимом есть нечто третье, что не может быть описано словами, поскольку отсутствуют сами понятия (термины), с помощью которых можно было бы обозначить это третье. Таким образом, к бесчисленному множеству признаков, по которым можно было классифицировать людей, Берендеев в духе Штучного доктора добавил еще три. Человечество разделялось на людей сомнений (бездействия), на людей возможностей (то есть действий, направленных на достижение неких целей), а также на людей Все и Ничто, причудливо совмещающих взаимоисключающие признаки.
«Рая как такового нет, — вдруг подумал Берендеев, — нет единого рая для всех без исключения благочестивцев и праведников. Есть что-то другое, неуловимое, как знаменитый кочующий в Интернете файл, якобы содержащий ответы на все вопросы…»
Он по-прежнему смотрел в серый компьютерный экран, как в мертвый глаз. Ему казалось удивительным и необъяснимым, что люди так мало говорят и думают о единственном — о чем им следовало непрерывно говорить и думать, а именно: есть ли рай и если есть, то какой он и как надо вести себя в земной жизни, чтобы туда попасть.