Проситель
Шрифт:
Человек, расположившийся, как догадался Берендеев, напротив, в глубине салона, был почти не виден (салон был освещен скупо, как если бы здесь экономили электроэнергию), точнее, виден, как и положено сверхчеловеку, фрагментами. То из темноты медленно выплывала худая кисть руки в белоснежной манжете со светящейся запонкой, то вишневой (змеиной, не иначе) кожи лаковый ботинок с низом острой, как нож гильотины, брючины. В салоне витал запах коньяка, дорогого табака, стойкого, изысканного одеколона. Однако вместе красивые эти («sweet life») запахи образовывали ауру тлена. Берендеев почувствовал жалость (хотя, вероятно, тот бы очень удивился, если бы об этом узнал) к сидевшему в
— Вы не из бывшей партхозноменклатуры, — между тем прозвучал из глубины салона скорее констатирующий это обстоятельство, нежели сомневающийся в нем, голос.
Он показался писателю-фантасту Руслану Берендееву бесконечно утомленным, лишенным даже не страсти, а просто жизни. Берендеев знал, что если собеседник начинает с того, о чем ты только что думал, значит, собеседник — человек умный и ухо с ним надо держать востро.
Знал Берендеев и то, что деньги — большие деньги — сообщают их владельцу (в особенности многолетнему) иллюзию мудрости. Но эта мудрость обманчива, потому что проистекает из умения ориентироваться в не столь уж сложном наборе стандартных ситуаций, который можно условно обозначить так: «люди и деньги». Но даже и здесь усталость, демонстративное утомление по меньшей мере неуместны. Берендеев давно догадывался, что в каждом человеке скрывается артист, запрограммированный на одну-единственную роль. Кто подсознательно стремится сыграть Гамлета, кто — Фауста, кто — Робин Гуда, кто — Урию Гипа, кто — Федора Павловича Карамазова. Деньги (как, впрочем, и власть) в данном случае спрямляют и упрощают путь к роли. Берендеев подумал, что если отгадает, какую роль играет его собеседник (начал он с роли графа Монте-кристо), значит, иллюзия мудрости, сообщаемая деньгами, — ничтожна, значит, истинная мудрость и деньги несовместны.
— Я не из бывшей партхозноменклатуры, — подтвердил Берендеев, не понимая, к чему этот разговор. Можно было подумать, что собеседник перед встречей не навел о нем справки.
— Но ведь и не из комсомола? — продолжил невидимый, точнее, уже полувидимый собеседник. Он был немолод, сед, смугл (Берендеев подумал о роли Вечного Жида), на него было легче легкого дать ориентировку киллеру: такая пронзительная, серебристая седина встречается не часто. Она светится в ночи, притягивая пули, как лампа — ночных бабочек. Из эзотерических книг Берендееву было известно, что люди, отмеченные подобной сединой, находятся до поры под охраной известных сил. Он подумал, что, может быть, ошибся в определении скорости встречного хода судьбы этого человека.
— Не из комсомола. Всю жизнь ненавидел комсомол, — честно признался Берендеев, — хотя, не скрою, состоял в нем до двадцати восьми лет.
— Не из судейских-милицейских? — продолжал выстраивать ряд из отрицаний седой.
— Вы не поверите, — усмехнулся Берендеев, — но я ни разу не держал в руках Уголовный кодекс.
— От этого не зарекайтесь, — голос собеседника заметно потеплел.
Берендеев понял, что совершил ошибку.
— Насчет КГБ, полагаю, выясните сами, — сказал он, — одних моих заверений здесь недостаточно. Следующий вопрос: не сидел ли я? Нет.
— Вот это мне доподлинно известно. Я не собирался задавать этого вопроса, — сказал седой.
Берендеев развел руками, как бы демонстрируя: вот он я, весь перед тобой, хоть и в бронежилете.
— Как насчет участия в демократическом движении? — немало озадачил его собеседник. — Первой, второй, какой там еще волны?
— Не привлекался. — Берендеев сделал вид, что ему надоел допрос. — Вам же известна моя биография.
— Да, — не стал отпираться седой, — в ней ноль информации.
— Это свидетельствует о том, что мой жизненный путь прост и прям, усмехнулся Берендеев. — Мне нечего стыдиться.
— Тогда зачем вы здесь? — не поддержал его веселья седой. — Пока что вы меня ни в чем не убедили.
— Это и не входит в мои намерения, — пожал плечами Берендеев. — Мы можем расстаться прямо сейчас.
— Ладно, последний вопрос. Вы никогда не работали по финансовой линии или по снабжению?
— Ни единого дня. — Берендееву показалось, что его собеседник, окончательно утомившись, прикрыл глаза. «Неужели он думает, что я на него брошусь?» — удивился Берендеев. — Наверное, самое последнее, — сказал он, — а может, первое, кто его знает. Хоть меня и зовут Русланом, я стопроцентно русский. И я… — добавил после паузы, — хожу без охраны.
— То есть ничего не боитесь? — не без иронии уточнил седой.
— Или наоборот: боюсь всего, а от всего охрана не спасет.
— Но ведь если все, что вы сказали, правда, — осторожно, тщательно подбирая каждое слово, подвел итог собеседник, — у вас не должно быть денег, как говорится, по определению. Как у змеи крыльев. Не должно и не может. Я понимаю, глупо спрашивать, кто вы и что вам надо. Но ведь что-то же вам надо?
Этого Берендеев объяснить не мог.
Если бы он ответил, что сам не знает, старик бы подумал, что он над ним издевается. Тем не менее он был вынужден признать, что старик не бесконечно неправ, задавая ему вопрос, ответа на который Берендеев пока не знал, но который существал. Факт существования ответа на этот вопрос беспокоил, тревожил старика. Здесь он выступал в роли Фауста.
— Неужели вас не устраивают мои условия? — искренне удивился Берендеев. От беспокоящих, тревожащих, не укладывающихся в сознании моментов следовало (хотя бы внешне) перейти к обнадеживающим, сулящим прибыль. В больших (пусть и теоретических) суммах сосредоточивалась большая же предварительная инерция. Она сдвигала с места тяжелые составы еще до того, как пролагалась железная дорога. Во многом эта инерция была мнимой, но она, как психофизическая реальность, существовала, и ее следовало учитывать.
— В предварительном рассмотрении условия нас устраивают, — сухо ответил седой.
Его звали Мехмедом. Берендееву было известно, что образование у него (если это можно назвать образованием) три класса, что по национальности он турок-лахетинец, выселенный после войны грузинами вместе со своим народом из приграничного то ли с Турцией, то ли с Азербайджаном района. По слухам, в детстве Мехмед торговал в Сочи у морского вокзала пивом и лимонадом, охлаждая бутылки в ведрах с колотым льдом. Все это, впрочем, не имело отношения к делу. А в России Мехмед вел большое дело.
— Бумаги при вас? — поинтересовался турок-лахетинец.
— Да. Прошу прощения, если они немного помялись, — вытащил папку из-под бронежилета Берендеев.
— Не возражаете, если я ознакомлюсь с ними не на колесах и покажу их моим компаньонам? — вежливо осведомился Мехмед.
— Теперь моя очередь ждать, — улыбнулся Берендеев. — Сумма, на которую я рассчитываю, может быть пересмотрена только в сторону увеличения.
— Вы по-прежнему настаиваете на наличных? — в полутьме глаза Мехмеда светились искренним недоумением.