Просто друзья
Шрифт:
В тот вечер он даже не притронулся к еде. Это странно, ведь повар Навицких – Жерар – очень вкусно готовит. Особенно ему удаются профитроли. Божественно. Он их может делать и с заварным кремом, и с творожным сыром и красной рыбой. А еще его буф бургиньен. Вкуснее я не пробовала даже во Франции, где проводила несколько летних сезонов.
Только все это неважно. Я смотрю на Глеба и вижу человека, который лишний в этом обществе. Или он делает вид. Тогда он хороший актер, потому что я ему верю.
Он сидит вальяжно, закинув ногу на ногу, его комментарии заставляют меня смеяться, но я не позволяю себе этого, так как это будет неправильно.
– Глеб, прошу, сядь как подобает, – просит его мама.
– Прости, пропустил урок, как удобней сидеть за столом. Покажешь? – у него приятный голос.
– Будь добр, дорогой, прими правильное положение, – еще раз просит его мама, а он сидит и не двигается, рассматривает узор на салфетке, возможно, о чем-то задумался. Хотела бы я заглянуть в его мысли.
– Меня всегда поражали эти никому ненужные правила. Вот вы сидите с такой спиной, будто кол проглотили. Скажите, вам правда удобно? Ну серьезно. Кому станет плохо от того, что вы просто сядете, как нормальные люди? Да никому. Мила, вот тебе удобно так сидеть? Даже отсюда видно, что у тебя уже спина затекла, – он обращается ко мне. На моей памяти это первый раз за последние годы.
В этот момент все смотрят на меня. Я привыкла к вниманию, меня это никак не беспокоит, потому что уверена в себе и своих силах. Но сейчас Глеб Навицкий застал меня врасплох. Не люблю вопросы, на которые не знаю ответа. То есть ответ то я знаю, но не могу его озвучить, так нельзя делать.
– Мила с семи лет занимается балетом, Глеб. Для нее сидеть с такой спиной – норма. – Мама помогла мне выкрутиться из этой ситуации. Она часто приходит на помощь.
– У тебя странный голос, Мила. Ощущение, что он принадлежит женщине постарше, никак не пятнадцатилетней девушке, – он смотрит на меня, а не на маму. Провокатор. А мне хочется смеяться. Снова. Да потому что правда смешно. Мама бы не оценила это. Поэтому я и веду дневник. Только так я могу сказать то, что думаю, а не то, что надо говорить.
– Моя мама права, Глеб Навицкий, – легкая улыбка, – я всю свою жизнь увлечена балетом. Прямая спина – меньшее из того, что мне приходится терпеть.
Он больше не улыбается, резко стал серьезным. Это пугает.
– Красивый голос, – ответил мне.
– Да, Мила, как у тебя дела в Академии? – переводит тему его мама.
– Все замечательно, Наталья Матвеевна. Все, как и положено, сначала разогрев, балетный класс, прыжки, потом уроки сценической практики.
– Ты же будешь продолжать учиться там и после?
– Да, буду поступать через три года.
– Молодец, Мила. Мы все тобой гордимся.
На этом интерес к моей персоне закончился. А я могла еще долго рассказывать про балет.
– А ты, Глеб? – Отец обращается к нему. – Какие планы у тебя? Ты же первый курс закончил, если мне не изменяет память.
– Спросите у отца. Его план в отношении меня уже расписан на долгие, долгие годы. Да, отец? – выделил он последнее свое слово. Для меня такое обращение к родному человеку дико. Мне не понять его поведения. Впрочем, не мне судить.
– Глеб! – Наталья Матвеевна пытается сгладить углы. Они всегда очень острые, когда дело касается их сына, я так заметила.
– Ну а что хочешь ты? – мой отец от него не отстает.
– Я? Хм…Девчонок? – он засмеялся. Очень заразительно. – Знаете, есть такой гонщик Айртон Силва. Он был назван самым лучшим в истории Формулы-1 в 2009 среди всех гонщиков. Круто,
– Так ты гонщик?
– Ага. В моих венах – скорость, а мое сердце – двигатель. – Вижу азарт в его глазах. Стало интересно, что я смогу увидеть в его глазах, когда он за рулем своей машины.
Но я никогда не понимала то, о чем рассказывает Глеб. Не люблю риск и скорость. Слишком опасно.
Еще какое-то время Глеб был с нами. Такой другой, но своей особенностью он притягивает к себе. А потом ему кто-то позвонил, и он ушел. И сразу за столом стало скучно. Заметила это только я.
В тот вечер я долго думала о том, что сказал Глеб Навицкий. В его венах течет скорость. А что течет в моих? Танец? Искусство? Если он живет гонками, машинами, то чем живу я?
А потом я заснула. Мне снились трассы, по которым с бешеной скоростью пилоты Фомулы-1 разрезают пространство на своих болидах. И поклялась, что никогда не сяду за руль даже обычной машины.
Глава 4.
Глеб.
Черный костюм и белая рубашка висят на вешалке. Идеально выглаженные, без ворсинок и заломов, сшиты на заказ. Сижу в кресле и пялюсь на это великолепие. Уйти? Сбежать? Поздно. Я не могу так поступить с матерью. Мой родственник точно не оставит ее в покое, и только ради того, чтобы показать мне, на что способен, продемонстрировать мне его силу и власть. Но безумно хочется послать все к черту. Отца, друзей его, свадьбу эту, Милу.
Мы с мамой не близки, и никогда не были, будто изначально существовали в разных мирах, чужие люди, у которых из общего только кровь и крыша над головой. Была. Осталась только кровь. Но слишком пострадала она от действий отца. В этом мы с ней по одну сторону баррикад. А своих, как известно, не бросают.
Мы были когда-то семьей. Помню свой день рождения. Мне исполнилось лет пять, наверно, не больше. Отец был со мной в этот день. Первый и последний раз, а мама приготовила праздничный стол. Был прекрасный вечер. Родители подарили мне радиоуправляемый самолет. Он был единственный в Москве. Так хвастался отец позже перед своими друзьями. Это был самый ценный подарок, я хранил его годами, даже когда оторвались лопасти и вылетели пружины. Прятал его в шкафу, чтобы няня или горничная не нашли и не выкинули. После того дня отец появлялся в нашей с мамой жизни все реже и реже. Но присутствовал его дух, призрак: “папа придет с работы, и тебе не поздоровится”, “отец все узнает, и тогда ты будешь наказан”, “Павел будет тобой разочарован, Глеб”, “Отец столько сил и денег тратит на твое образование и воспитание, а чем ты ему отвечаешь?” Только потом ничего не было. Отец не приходил, не наказывал. И я привык. Отца, которого мне рисовали, – его попросту нет. Ему нет никакого дела до сына.