Просто смешные рассказы
Шрифт:
– Другого ответа я и не ждал. А конкретно?
Он сделался очень серьёзен. Но я был ещё более серьёзен, и на суде обнаружилось, что следственная группа собрала неопровержимые улики, что прокурор твёрдо стоит на страже буквы и духа и что судья объективен и неподкупен. И общественность была потрясена нежданным и неслыханным, в глазах простых людей чудесным торжеством закона, и все участники процесса – кроме адвокатов – сразу же пошли на повышение.
С Пашей теперь я увижусь не скоро. Очень не скоро. Очень. А вас попрошу сказать: неужели вы продолжаете думать, что деньги сами по себе что-то значат? Неужели
Правда, ещё требуется, чтобы их хватило.
Так что если вы за справедливость – постарайтесь быть побогаче.
рассказ ёрника
Пьяненький помятый мужичок – то есть я – подсел за столик к лабухам:
– Ребята… я тут – покурю при вас… Можно?
Июльский полдень, море, столики под тентами, двое неспешно тянут пиво.
Посмотрели. Не ответили.
Что они лабухи, я сначала не знал. Но сразу же – по разговору. Удача. Народ отзывчивый, живой. Разомлевшие были, да всё же. Купаться в жару ещё скучней.
Закурил, слегка теряя равновесие.
– Я извиняюсь… А вот хочу спросить… Я на вас смотрю – вот кто вы? Не могу понять.
Поморщились.
– А ты кто?
– Да я… в общем, тут… Ну… сами понимаете. А вы?
– А мы тут пиво пьём. – И снова отвернулись.
Я ненадолго задумался.
– Не, ну я имел в виду… ну… по профессии. Вы такие… творческие!..
В ожидании ответа я замер в неподвижности и вылупил глаза. И для верности ещё и стал их переводить – с одного на другого.
Один был насмешлив. Или смешлив. От пива оторвался:
– До-ре-ми-до-р'e-до… – пропел, пожмурился, опять за пиво.
Второй оказался злобным и без фантазии:
– Ты покурить пришёл? Ну, и кури.
Очень плохо. Очень неправильно. Лабухи en masse демократичны. Но личностное часто берёт верх над социальным – и в том числе и тогда, когда лучше не брать.
– О! – запоздало оживился я и потерял равновесие так, что чуть не упал со стула. – Вы… это… музыканты?.. У меня друг был…музыкант. Как он играл!.. я вам скажу… Он все ноты знал. Вот все, какие есть… все их знал! Спрашивает: «А ты знаешь, сколько всего нот?» Ну, откуда? Откуда мне знать?..
Я был в искренней растерянности.
Злобный покивал – с удовлетворением. Смешливый гыгыкнул. Господи, как же мало людям надо.
– Ну, и вот: сколько? Это я его спрашиваю. «Восемьдесят восемь! Всех вообще! И все представлены на рояле. На пианино – нет, не хватает места… А на рояле – да». Я говорю: «Так что: рояль, получается, – Гитлер?»
Смешливый встрепенулся. Злобный прищурился.
– Ну, он не врубился, я объясняю: восемьдесят восемь – это число Гитлера. А он не знал… Случайность? А? Вот скажите: случайность?
Я вперился в них.
– Случайность, – кивнул смешливый.
Я тоже кивнул и снисходительно поулыбался:
– Это типа шутки… Совпадение, вне всего… Рояль ещё до Гитлера выпускали.
– Ты кури, кури, – напомнил злобный.
– Да. Спасибо. Извините, я так увлёкся… Забываю затягиваться. Так вот… Но как он играл! Вот где как только увидит чёрное с белым – сразу к нему. Ну, в смысле, инструмент. Он никогда не скажет – рояль, там… пианино… Инструмент! И сразу кидается, сядет, вот так вот голову повернёт: «Ария… номер пятнадцать!» И бабах по клавишам!..
Теперь хохотнул злобный. Смешливый – то ли восторг, то ли уже упоение. Про пиво забыли.
– И опять: «Ария номер…» Ну, какие там номера бывают? «Сорок девять!» И играет, пока не закончит. Потом: «Ария номер сто тридцать два!» И – тарарам, бам, бам, тарарам!.. Бам!.. Или так: пальцами быстро-быстро и… слегка. Ти-ли-ли-ли-ли-ли… А я рядом стою… – Я прерывисто вздохнул. – Как дурак, честное слово.
Заржали уже не сдерживаясь. Не опасаясь, что обижусь.
– Он играть мог – часами. Без перекура. Вы верите?
– Верим, верим, – дружно сделали серьёзные морды.
– И вот я слушаю, смотрю… и я не понимаю… – мой голос наполнился драматизмом. – Не понимаю… Как это он? Как он… это?..
Они уже давились хохотом. У смешливого выступили слёзы.
– Может, вы мне объясните… Ну, вот как? Простой парень… в гости ко мне приходил… Он же такой, как я… А аппликатура, б… – я не сдержал чувств и ругнулся. – Бузони отдыхает!
Я глядел на них в совершенном отчаянии. Я ждал ответа на мучительный вопрос.
Они молчали. И не шевелились.
Я встал, зажал окурок в кулаке и ушёл, пошатываясь.
Мне было совсем неинтересно, что эти двое будут потом рассказывать – потому что они сами были неинтересны. Были бы интересны, если б оказались иными. Я надеялся.
Но – опять попались не иные. Да что ж это такое! Куда ни ткнись – везде не иной. Сколько живу, а поговорить всё не с кем.
рассказ журналиста
Ну, какая нынче журналистика, ну что вы. Я даже не хочу об этом. Фейспалм. Я хотя ещё и не старый, но журналист я старой школы. Я в газету пришёл пацаном и попал на дедов. Тогда был вкус к беллетристике. Очерки писали… Фельетоны… Деды были толковые, с эрудицией, понимали многое, и не то чтоб они меня специально учили, – я сам учился. И если нужно, я выдам текст на уровне члена Союза писателей. Конечно, не Чехов – а кто из них Чехов? А сюжетов у меня побольше, чем у них, и сами сюжеты поинтересней. Я внутри жизни каждый день. И хочу я того или нет – мне приходится знать такое, что если бы мне рассказали, а я б не был журналистом, то я бы и не поверил.
Многие люди знают о жизни мало. А размышлять способны ещё меньше. Но уверены в обратном. И если б кино снимали у нас реальное, а не псевдятину, эти бы люди думали, что сценарист обкурился. С режиссёром на пару. А критики бы объясняли: ну, это жанр такой… Да, жанр. Называется «наша жизнь». Ночь и голый мужик на снегу под луной посередине поля. Поле всё белое, а он весь чёрный – сожгли его целиком. На белом снегу – огромный кусок антрацита. И на этот кусок антрацита наброшена женская шуба. Дорогая – не то слово. Дико дорогая. И никого вокруг. Пустыня. Поле за городом, в километре. Что это? Где его жгли? Кто и зачем? Сюда привезли – значит, на месте оставить было нельзя; но зачем к нему вызвали скорую помощь? Смысл? И какая-то ж особь с себя эту шубу сняла, чтобы труп укрыть, – опять же зачем? Что за жест? (Шуба, естественно, тут же словно бы растворилась.) Уголовное дело открыли – да и закрыли. Достоевский где? Где Достоевский?