Просто солги
Шрифт:
Его джип в нескольких кварталах. Мы никогда не останавливаемся вблизи места "преступления", потому в таком случае нас потом очень быстро вычислят. А я не отнюдь не грежу о пожизненном сроке в одноместной камере.
Здоровой рукой я тащу за собой многострадальческий темно-синий пиджак с мысленно оторванными пуговицами. В другой же руке жуткая, саднящая боль, как будто кто-то решил показать мне, как это все-таки приятно — воткнуть в себя добрую сотню иголок.
Нью-Йорк, я люблю его за то, что он никогда
Нью-Йорк не заставляет тебя играть по своим правилам — он предоставляет тебе выбор, предоставляет возможность определиться, в каком же Нью-Йорке ты хочешь жить: грязном, пропитанном сексом, наркотиками и легкими деньгами с Джексоном, у которого прострелена башка, или в чистом, красивом городе с ухоженными парками, большими широкими улицами с модными рядами и добрыми соседями. Вся прелесть в том, что ты сам решаешь.
Если бы я выросла в Нью-Йорке, я бы, наверное, даже не догадалась бы об этой его особенности, ибо все познается в сравнении. И теперь я даже в чем-то благодарна Киму, за то, что он отправил меня в этот город, а не в какой другой. Я срослась с ним и теперь даже танцую под ритм нью-йоркского дождя, танцую медленно.
И в этом танце едва ли можно разобрать, кто из нас ведущий, а кто — ведомый, кто — огромный мегаполис Нью-Йорк, а кто просто маленькая рыжеволосая лгунья.
Из глаз начинают катиться слезы, но я уже не до конца понимаю, плачу ли я или это плачет Нью-Йорк, оплакивает свою грязную, никчемную жизнь.
Мне хочется послать весь этот мир к черту и просто забиться в своей — уже по-настоящему своей — комнате, никогда больше оттуда не вылезая. Хочется обнять Жи и вот так, глядя на бешеный вальс Нью-Йорка за окном прожить всю оставшуюся жизнь. Мне больше не хочется приключений и, возможно, мне уже даже больше не хочется увидеть Кима, вновь услышать его мерное глубокое дыхание и посмотреть, настолько ли его глаза на самом деле так похожи на мои.
Мне хочется спросить: "Нью-Йорк, что же ты со мной, черт побери, сделал?!"
Хочется больше никогда-никогда не оборачиваться и не смотреть полное какого-то дикого человеческого разочарования лицо Джо.
— Ты можешь больше не заниматься этим, Кесси. Мы справимся и без тебя.
Хочется никогда этого не слышать… Просто хочется умереть.
15. "Мне сказали, в музыке есть что-то, что надо услышать, что надо почувствовать"
Когда мне было шесть, меня отдали в балетную школу.
Сказали: "Кесси, в музыке есть что-то, что надо услышать, что надо почувствовать".
И я слышала, и я чувствовала, и я училась жить на танцевальном паркете. Думала, что в жизни не может ничего быть прекраснее, нежели твоя собственная музыка в твоей голове и пара крепких ног, способных выделывать грациозные па.
Это непередаваемое чувство, когда резко меняется темп, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Этот ритм руководит твоей жизнью, твоим телом, он управляет твоим разумом. В этот момент ты думаешь, что ты — неотъемлемая часть музыки, а она — маленький кусочек твоей души. Ты умираешь и воскресаешь под Штрауса, Бетховена и Баха.
Но музыка кончается, а ты все равно еще представляешь себя принцессой зазеркалья и думаешь, что твоя жизнь — это что-то такое же простое и легкое, как и одна из симфоний. Забываешь, что, чтобы танцевать, одних ног не достаточно.
…
Я еще никогда прежде не видела Нью-Йорк в начале мая. Не видела одухотворенных влюбленных в весну юных девушек, своих городских ровесниц, наряжающихся во все цвета радуги и подставляющих просыпающемуся солнцу свои бледные после долгой зимы личики. Я не видела, как на бульварах начинают продавать первые цветы и что все покупают себе хотя бы по маленькой розочке, только бы вдохнуть нарастающий запах весны.
— Эта весна особенная — купите цветок, мадам, для себя и для своей очаровательной дочки!
И я не могу не оставить этому милому человеку в черно-белой шляпе — совсем как у фокусника! — двухдолларовую купюру. Поймав на себе взгляд цветочного торговца, Жи смущенно смеется и опускает глаза, делая вид, что рассматривает носки собственных туфель.
— Ты ему явно понравилась, — заговорщически шепчу я, потянув девочку в сторону оживленного перекрестка.
Жи в ответ только с мнимой обидой пихает меня в бок, продолжая при этом задорно смеяться, и я тут же отвечаю ей тем же, не замечая наливающихся злобой раздраженных нашим хорошим настроением лиц прохожих.
В такой солнечный день в центральном парке, как и следовало ожидать, и яблоку негде упасть. Но мне почему-то упорно кажется, что здесь никого нет. В какой-то момент в разномастной толпе я замечаю испещренное отвратительными шрамами лицо. И мне кажется, что на меня снова направлено пистолетное дуло.
Мне хочется крикнуть: "Люди! Вы, что, не видите?! Почему вы не видите?.. Почему не чувствуете?.. Почему… почему…"
Человек смотрит на меня внимательно, с какой-то кривой усмешкой. Смотрит. Изучает. Потому что видеть — его единственная привилегия.
Одними губами он спрашивает меня. Я могу различить каждое слово.
"Кесси, ты веришь в Бога?"
И исчезает.
…
Я в сотый раз (наверное, даже больше, чем в сотый) пересчитываю оставшиеся деньги. Слишком мало, чтобы купить два билета в цирк, но я же обещала Жи, поэтому во что бы то ни стало должна выполнить обещание.