Просто солги
Шрифт:
Катрин неопределенно трясет головой, но я вижу, что ее волнует что-то еще, что-то, из-за чего она не может спокойно сидеть на месте.
— Я могу… закурить? — спрашивает она осторожно.
Я не выношу сигаретного дыма, но Катрин не знает — ей можно.
— Да, конечно. Но только одну.
Катрин снова кивает и тянется к карману своих широких мальчишеских джинсов. Мгновение — и щелкает зажигалка.
— Джереми… — вновь начинает Катрин и застывает. У нее стекленеет взгляд, губы прирастают к сигарете. Такое чувство, как будто ей не тяжело вспоминать, а тяжело именно вспомнить. — Джереми… Ему сейчас очень плохо. Он не понимает, что делает. Не может понять. Но и без этой дряни он тоже не может, понимаешь? Он просит, чтобы я ему доставала. Еще и еще. И с каждым разом все больше.
— И если он чем-то недоволен, то бьет тебя? — спрашиваю я осторожно, боясь нарушить откровенность Катрин.
Она кивает и краем глаза смотрит в мою сторону, точно в поисках одобрения.
— Он бывает доволен только когда эта штука вырубает ему мозг. Тогда он вообще ничего не может, не то, что ударить меня.
— Почему ты терпишь, Катрин? Почему не позвонишь в службу безопасности? Они ведь помогут твоему брату, — говорю я, а про себя добавляю: "Если еще не поздно".
— Просто, наверное, потому, что он мой брат.
И в одну большую затяжку Катрин избавляется от всей сигареты.
…
Мое сердце бьется слишком часто, но это происходит не оттого, что я танцую слишком быстро — скорее, наоборот, — движения слишком медленные. Но дыхание сбивается: в легкие поступает большой избыток кислорода. Такое чувство, что я пытаюсь среди всего класса маленьких танцовщиц отыскать какой-то новый для себя запах.
Я сажусь в угол зала на маленькую табуреточку и закрываю лицо руками. Бесполезно. Только голова кружится.
Ким бы сказал, что у меня нервный срыв, но Кима сейчас рядом нет.
— Вам плохо, мисс? — Я слышу тоненький детский голосок и чувствую, как моей спины касается теплая маленькая ладонь.
Я поднимаю на девочку глаза и едва различаю ее пухленькое личико, едва понимаю, где я.
— Все в порядке, Эни, — шепчу я.
Но сама не могу в это поверить.
…
Жи спит сном младенца. Я слышу, как она мерно посапывает, сжимая в тоненьких ручках плюшевого медведя.
Я не могу заснуть — просто сижу, прижавшись спиной к стенке, и слушаю. Впитываю, вбираю в себя каждый крик, каждую крупицу этого сводящего с ума запаха. Я пытаюсь слиться со стенкой, стать ее глазами, ее ушами. Но не получается — слышу только частые всхлипы.
И я не знаю, что могу сделать, что должна сделать. Знаю только, что Джереми опять не доволен сестрой. И не надо чувствовать, чтобы понять это.
— Нет! Джер, я прошу тебя!.. Не надо!..
А затем глухие удары. Как будто ему, этому Джереми, как будто ему все равно. Как будто ему плевать на сестру. Плевать на весь этот гребанный мир.
Пальцы инстинктивно набирают уже выученный наизусть телефонный номер, и меня не волнует, что на часах уже половина второго.
— Джо, — выдыхаю я. — Приезжай, я очень тебя прошу…
Я думала, он скажет: "Не дрейфь, Кесси, сейчас буду".
А вместо этого я слышу в трубке чужое дыхание. Частое, резкое, такое… знакомое?
— Джо! — молю я. Но бесполезно. Слышу лишь дыхание на другом конце провода и чувствую — это не Джо.
— Это ты, Кесси? — спрашивает голос. Голос, который я уже успела забыть, про который так любила подмечать, что этот голос так похож на Кимов. Мне хочется спросить: "Шон, ты как? Как Ким?.."
Но я не произношу этого вслух.
— Шон, какого черта?! Где Джо? — А затем понимаю, что нахожусь совсем не в том положении, чтобы диктовать свои условия. — Шон, пожалуйста, я скажу тебе адрес. Приезжай, я прошу тебя.
Мой собеседник раздраженно хрипит, как будто я отвлекаю его от какого-то очень важного дела. Он, как всегда, всем недоволен. Как и Ким. Киму тоже всегда все было не так.
— Жди, скоро буду, — бросает в трубку он и отключается.
А я же вновь остаюсь одна. Наедине с этими тонкими-тонкими стенами…
И мне страшно, по-настоящему страшно. Как страшно было Катрин, когда она очутилась один на один с кружкой горячего чая, как ей было страшно подносить свои руки к лицу, потому что ее руки пахнут этой дрянью. Все ее тело пахнет.
От отчаяния я начинаю ногтями царапать старые аквамариновые обои с белыми продольными полосами. И мне кажется, что во всем этом виноваты стены. Стены, которые слишком много знают, слишком много слышат, слишком много чувствуют. В чем-то мне даже их жаль, потому что как никто другой я понимаю, каково это: иметь в запасе немного больше, чем просто интуицию.
Я пытаюсь уловить в спертом воздухе запах надежды, но вместо этого вновь ощущаю отголоски бесконечного шума в моей голове. Крики, слившиеся в один. Отчаяние, ставшее чем-то вроде образа жизни. И осознание того, что завтрашний день не станет последним, а все будет повторяться вновь и вновь, день за днем.